Все утро, пока Кирилл брился, принимал душ, пил кофе, он невольно все еще прислушивался к самому себе. У него было такое состояние, что все его действия, разумные, заученные, обычные, происходили сами собой, без участия его души, без внимания, которое было сосредоточено на чем-то другом, притихшем, новом, почти печальном.
Но это новое ощущение не было ни болезненным, ни мучающим его — как было все последние месяцы! — а наоборот… Оно напоминало выздоровление, покой кончившейся болезни, тот короткий отдых боровшегося организма, который еще не принуждают к активности, к ритму буден. Как солнечный просвет между домами в узкой старинной улице, где он лежал когда-то в больнице (кажется, в Милане) после автомобильной катастрофы лет восемь назад. Нога и ребра быстро срослись, а тяжелое сотрясение мозга давало о себе знать еще года полтора. Ему предлагали отдохнуть, и старый профессор в московской ведомственной поликлинике долго качал головой после осмотра и чтения истории болезни. Но он знал, что этот отдых может затянуться надолго, и верил, что полное его выздоровление только в работе, в текучке, в железном ритме, которому он после этой катастрофы даже радовался и вопреки всему взвинчивал до предела.
Были опасения, не помешают ли эти головные боли его работе. Но нет, семь лет не мешали! Но опасения были… С ним беседовали в управлении кадров, но в последние три года к этому вопросу во время отпусков не возвращались. Да он и сам забыл обо всем этом.
Сейчас, отдыхая после вчерашнего, по-прежнему чувствуя себя непривычно в пустой квартире, он пытался посмотреть на себя со стороны, и единственное, что чувствовал все явственнее, — это странное освобождение — холодный, легкий ветерок пустоты. И одновременно возвращающееся чувство молодости, начала, обновления.
Он машинально поднял трубку и вдруг удивился, что не знает ее номера телефона?! «Чья это была квартира? — Жигача или ее?»
Как она сказала вчера, в фойе? «Ко мне… или к нам?» Но ведь можно узнать, наверное, номер по «09».
Кирилл тихо, замедленно-аккуратно положил трубку и сел в кресло. Он сидел некоторое время в оцепенении. Ничего не понимая, не желая отдать себе отчет ни в чем.
Мимоходом, незначаще, мелькнула мысль: «А почему нет телеграммы от Марины?» Но тут же прошла, не оставив беспокойства.
Он не представлял себе Лину в той ночной, окраинной квартире. Ему казалось, что он просто сидит и ждет ее, и она сейчас войдет сюда, в его комнату в своей клетчатой, коричнево-желтой юбке, в блузке с короткими рукавами… И спросит его: «Чего же ты сидишь? Я готова».
