— Аркадия уже давно нет, — слабо сопротивлялся Тимошин, и, хотя он принял приказ, голос его оставался встревоженным.
— Уж кому-кому, а тебе не откажут! И вообще хватит тянуть резину. Есть о чем поговорить…
Кирилл рассмеялся, представив себе его недовольную, озабоченную физиономию. Нет, не того Тимошина, имя которого частенько попадалось ему в официальных протоколах, а чуть косящего от волнения Серегу, над которым они куражились все пять лет университета и три года аспирантуры. Угловатый, мосластый, тяжелый Серега, все университетские годы проходивший в зеленой велюровой шляпе… Комсомольский деятель, нерушимый борец за чистоту рядов, нравов, любитель пива в пантагрюэлевских количествах.
— Что это тебе взбрело? — искренне огорчался на другом конце провода Серега.
— Ну? Лады? — напирал Кирилл, чувствуя, что еще минута и он попадет под тяжеловесное, мутное тимошинское влияние.
— Лады! Жду.
И, кажется, он бросил трубку…
Кирилл, с удовольствием и азартно напевая, выскочил из квартиры. Закрыл квартиру на все замки, чего обычно не делал… Быстрее обычного, как ему показалось, опустился на лифте и почти выбежал на вечернюю, отдыхавшую после дождя, потемневшую улицу.
Его объял теплый, тихий, бархатный воздух. Он почувствовал себя неожиданно, неоправданно счастливым. Захотелось заорать, как в молодости, изображая или пьяного или сумасшедшего. Да так заорать, чтобы распахнулись окна, высунулись соседи… бежал бы милиционер… а в последнюю минуту скрыться вместе с ребятами, давясь от смеха, перепрыгивая через какие-то кустарники, мчась через проходные дворы, сигая через деревянные заборы… И оторвавшись от погони, счастливо достать последнюю початую бутылку и пустить ее по кругу. Потные лица, сияющие в вечернем свете белые молодые зубы, раннее братство. И — обязательно! — чтобы на третьем этаже спасительного старого дворика хлопнула бы форточка с приговором: «Хулиганье!». А еще надо было остановить взбесившегося от ночной свободы Тимошина, который норовил бы запустить обломком кирпича в захлопнувшееся темное окно.
Около «Домжура» он увидел, как Тимошин вышел из длинной, черной машины и, что-то быстро и ворчливо сказав шоферу, огляделся, перед тем как войти в здание. Корсакову не хотелось, чтобы он раньше времени увидел его, и он попросил таксиста:
— Погодь! Пусть этот буйвол пройдет…
Молодой, фиксатый парень коротко глянул на него и выключил зажигание.
— О, хозяин жизни! — зло сказал таксист, кивая на Серегу. — Небось, большая шишка?
