Театральные записки (бриколаж) | страница 81
Сейчас Зэмэ на эстраде осталась без постоянного партнёра, предлагала Басилашвили, потом Пустохину сделать совместный номер – «Белые слоны» Хэма[58], те соглашались до тех пор, пока не подвёртывалась более денежная работа.
– Они же лентяи, – говорит Зэмэ, – им это не интересно. Им не интересен сам процесс работы.
Зэмэ не раз говорила нам:
– Все хвалят, талантливая, на европейском уровне. Но я ничего не делаю, я живу.
Или – Оля была на моём концерте Цветаевой. Ушла поражённая: Зэмэ, Вы же совсем по-другому читаете.
– Да, по-другому – говорит Зэмэ нам, – но это не новая трактовка, это я другая стала.
Игра её предельно искренняя, силой своей искренности и верой в правдивость происходящего она заражает своих партнёров, и те оживают, светятся её светом, перестают быть манекенами с хорошо поставленными голосами.
Зэмэ очень бережно относится к тексту, никогда не несёт отсебятину. Особенно это заметно на съёмках. Ведь кино – это тоже жизнь.
Мастерство, профессионализм вошли в плоть и кровь Зэмэ, стали её частицей. Поэтому жесты её, слова всегда точны и отточены, закончены, как на сцене. Иногда её рассказы обрываются на полудвижении, на вздохе, на слове.
Играет ли она в жизни? Нет, она так живёт…
Б. Пастернак
ЗэМэ продолжает свой монолог:
– Здесь я только готовлюсь к той жизни, а там на сцене я живу. Поэтому я никогда не прощаю, когда партнёр на сцене смеётся мне прямо в глаза. У нас в театре есть два человека, которые не могут без смеха смотреть друг на друга: Кира Лавров и Фима Копелян. Как только они выходили на сцену в «Трёх сёстрах» и смотрели друг на друга, их сразу разбирал смех. Тогда они смотрели мне в глаза, и смех сразу прекращался. А однажды я просто ударила Копеляна. Я рассказывала?
– Нет.
– Мы играли «Пять вечеров». Я в роли глажу его по голове и говорю: «Представляешь, как это было бы плохо, если бы я вышла замуж». – Занавес закрывается. Смотрю, а он смеётся. Я как стояла, так и ударила его со всего размаху. А он мне говорит: «Ты знаешь, что я сейчас вспомнил»? – Я ему: «Мне неинтересно, что ты вспомнил». – И ещё раз ударила. Я же живу той жизнью, Тамары, я же люблю сейчас Ильина, передо мной не Копелян, нет, а – Ильин. А он смеётся.
Нет, я этого не понимаю. Или вот Смоктун…[59] Они играли с Эмилией[60] в «Идиоте». И вдруг я слышу (я стою на сцене рядом) после фразы: «И этот ад!» (которую я не могу слушать без внутренней дрожи, которая у меня в ушах до сих пор), и вот, после этой фразы, почти одновременно с ней, он говорит Эмилии, трезво и спокойно: «Молодец, молодец. Хорошо играешь». – Для меня сразу всё пропало.