И наконец, в-третьих, как мы уже говорили, они были разочарованы самим положением арестованных и их «тюрьмой», которая, по их понятиям, скорее напоминала госпитальную палату, в которой Боре приходилось бывать вместе с Анной Николаевной, чем тюрьму. Кроме того, арестованные пользовались относительной свободой: они могли ходить по коридору, в уборную, находившуюся в другом конце флигеля. Могли читать и играть в шахматы. Их положение совсем не походило на положение тех узников, о которых им приходилось читать.
Между прочим, Боря, придя домой и отдавая Анне Николаевне записку от дяди, так и сказал:
– Не волнуйтесь, Анна Николаевна. У них там хорошо: в комнате чисто, светло, только что решётки на окнах, и не скучно им там, и в шахматы играют. А дядя Митя просил сказать, что он здоров.
– Да ты был там что ли? – изумилась Анна Николаевна.
– Нy конечно! – гордо ответил Боря. – Меня сам товарищ Казаков пропустил.
– Кто, кто? Что еще за товарищ такой? – не поняла тётка.
– А он там, наверно, самый главный или почти что самый главный, он нам с Димой так и сказал: «Приходите ребята еще, я вас всегда пропущу», – на всякий случай приврал Борис.
– Погоди, погоди, а причем там Дима?
– Ах, да, я и не сказал… Там дяде Мите не скучно, там же Димин папа тоже сидит и другие, разные такие же люди. Они все вместе…
На следующий день Борис и Дима держались в школе как заговорщики. Ведь только они были в тюрьме, только их родные были арестованы, и это в их глазах придавало им особое значение. Они знали, что если бы одноклассники узнали об этом событии, то посыпались бы возгласы сожаления, сочувствия, а может быть, и насмешек, поэтому договорились молчать.
Хотя, вообще-то, о прошедших в городе арестах в классе говорили. В Кинешме новости распространялись быстро. Возможно, кое-кто знал и об аресте Пигуты и Стаканова, но виду не подавал и с нашими друзьями об этом не заговаривал.
Потом регулярно, через день, еще перед школой Боря и Дима встречались у ворот тюрьмы, отдавали выходившему солдату свои узелки с продуктами. Впоследствии они узнали, что этого солдата называли «дежурный надзиратель», который на все их просьбы о пропуске отвечал отказом. Товарища Казакова они больше так и не видели. Через десять-двенадцать дней, когда Боря особенно настойчиво просил Емельянова, бывшего «дежурным», пропустить его к дяде, тот сказал:
– Да не зуди ты так. Наверно, скоро освободят твоего дядю. Боря не очень в это поверил и потому дома ничего не сказал. Прошло немногим более двух недель…
