Возможно, что лечившие его врачи сдерживались в своих действиях несовершенством тогдашней медицинской техники, скверными материальными условиями и боязнью активного вмешательства в связи с преклонным возрастом больного. Ведь в 1920 году семидесятилетний человек считался глубоким стариком.
Когда Болеслав Павлович был помещен в хирургическое отделение Кинешемской больницы, где доктор Буткевич поставил правильный диагноз и принял тоже совершенно правильное лечение путем ампутации больной конечности, становится совершенно непонятным решение задержать операцию, необходимую в первые же дни госпитализации, пока у больного сохранялись еще кое-какие силы.
Нерешительность хирургов, применение неоправданных медикаментов (инъекция стрихнина в течение 20 дней, огромные дозы слабительного и т. п.) уже через неделю пребывания больного на койке привели больного к такому состоянию, что вопрос о такой тяжелой операции, как ампутация на уровне средней трети бедра, ставить уже было нельзя. И, вероятно, доктор Буткевич это понял. Присоединение расстройства функций пищеварительного тракта с ослаблением общего состояния показывало, что к основному заболеванию присоединилось такое грозное осложнение, как отравление всего организма, – сепсис, а с ним в то время бороться не умели: никаких более или менее действенных средств для лечения этого состояния не было. И осталось доктору Буткевичу, в которого так верил больной, со дня на день откладывать предполагаемую операцию, которая теперь уж не только не могла бы спасти больного, но лишь ускорила печальный конец.
Сказать об этом сыну, жене, так же как и самому больному, было нельзя. Но, судя по запискам Дмитрия Болеславовича, можно с большой долей уверенности предположить, что если он, разбиравшийся в клинической медицине довольно поверхностно, и не видел истинного положения отца, то сам-то больной уже все прекрасно сознавал, и ему приходилось собирать всю свою волю и энергию, чтобы не дать понять этого ни сыну, ни неотлучно находившейся при нем жене. Только один раз он не выдержал: «Все равно я буду калека, не работник, я буду подлецом перед тобой». Этими словами он как бы хотел предупредить ее, что, мол, лучше пусть меня не будет, чем я останусь калекой и буду для тебя лишней обузой…
Во всяком случае, можно сказать, что этот твердый и мужественный человек, несмотря на жесточайшие физические и нравственные страдания, испытываемые им в последние дни своей жизни, встретил смерть, приближение которой он ясно видел, достойно.
