На пыльных тропинках - Владимир Николаевич Войнович

Владимир Войнович

НА ПЫЛЬНЫХ ТРОПИНКАХ

Не знаю, как насчет других искусств, а в литературе молодому дарованию очень важно, делая первые шаги, встретить поклонников, поощрителей, которым можно читать написанное днем и ночью, при встрече и по телефону и рассчиты-вать на их искреннее щедрое восхищение. У меня в начале моего писательства таких поклонников было два. Один - Камил Икрамов, о нем разговор когда-нибудь отдельно, и второй, о ком расскажу сейчас.

В литературном объединении "Магистраль" я читал что-то из своих первых стихов, а когда обсуждение кончилось ко мне подошел человек в красном пальто с желтым шарфом и протянул руку:

- Меня зовут Владимир Лейбсон. - Вы тоже член "Магистрали"? - Нет, просто любитель. Давай перейдем на "ты". Возьми мой телефон, звони, заходи.

У меня когда-то была исключительная память на телефоны. Я их никогда не записывал. Просто совсем никогда. Но всегда запоминал. Впрочем не все надол-го. Некоторые телефоны как входили в голову так и выходили. А телефон Лейб-сона застрял в памяти навсегда, и сейчас я его помню: К-9-44-11. Кстати, он практически никогда не менялся. Просто буква "К" была заменена на соответст-вующую цифру, а потом ко всему номеру спереди приставили двойку. Получи-лось 299-44-11.

Так и оставалось до самой смерти Владимира Ильича. Сочетание его имени и отчества было причиной многих нехитрых шуток и розыгрышей. Я ему, бывало, звонил и говорил с грузинским акцентом что-нибудь вроде: "Владимир Ильич, с вами говорит начинающий поэт Сосо Джугашвили, хотелось бы посоветоваться по поводу..."

Повод был обычно один: написав очередной опус, я хотел его немедленно прочесть и услышать, что это здорово, потрясающе или даже гениально. Просто гениально и все. И получал предвкушаемое.

Лейбсон жил с родителями в старом доме на Патриарших прудах, как раз почти на том самом углу, где трамвай отрезал голову булгаковскому Берлиозу. Отец Володи был старый большевик, с какими-то заслугами перед советской властью, за что сын его не уважал, а власть поощрила разнообразно, в том числе и отдельной трехкомнатной квартирой, что тогда было крайней редкостью. По-давляющее большинство моих тогдашних московских знакомых жили в комму-налках, одна комната на семью любого размера. Сейчас это трудно бывает пред-ставить, а тогда казалось нормальным, что в комнате человек, скажем, на шесть каким-то волшебным способом размещались, диваны, кровати (часто кресла-кровати), раскладушки, огромная библиотека, концертный рояль посредине да еще кадушка с каким-нибудь кактусом или фикусом. А тут три комнаты на тро-их. Причем средняя-самая большая гостиная- всегда пуста, родители, которых я редко видел, в своей комнате, а Володя - в своей со стенами ярко-красного цве-та..