Трудный это был человек, с тяжелым, неуравновешенным характером, много огорчений и зла причинил он своим самым близким людям, но одновременно это был один из гуманнейших людей, отдававший своему почетному, сложному и трудному делу не только все свои знания, но и всю свою силу, всю страсть своей души. И даже тогда, когда тяжелая болезнь, печальный прогноз которой он прекрасно сознавал, неумолимо подтачивала его силы: когда от жесточайших болей он не спал ночами, когда эти боли заставляли его – терпеливого человека – не только стонать, а почти кричать по ночам, днем он продолжал лечить больных. Только за двадцать два дня до своей смерти, за день до госпитализации он провел свой последний амбулаторный прием…
Со дня его смерти прошло более 60 лет, и теперь, используя сохранившиеся материалы, главным образом, подробные записки его сына, длительное время наблюдавшего течение болезни и находившегося при больном при последних минутах его жизни, в свете современных медицинских знаний я могу довольно трезво и, главное, спокойно обсудить характер заболевания и причину смерти Болеслава Павловича, а также высказать свое беспристрастное мнение о действиях лечивших его врачей.
Я считаю необходимым это сделать потому, что выводы его сына в его записках, часть которых мы привели, слишком субъективны, пристрастны, очевидно, вызваны тяжелой утратой.
Первое, что следует отметить, это то, что самый правильный и самый своевременный диагноз заболевания был поставлен самим Болеславом Павловичем. Он почти с первых дней болезни решил, что его боли, а впоследствии язвы и отеки ног являются следствием сосудистых нарушений, и безапелляционно заявил, что у него гангрена. Он первый же и предложил единственно правильный в тех условиях способ лечения – ампутацию.
Но надо понять и окружающих его близких людей, сама операция, может быть, и не представляла такой уж большой опасности. В общем-то, крепкий человек, он при своевременном ее проведении, несмотря на свой возраст, вероятно, перенес бы ее вполне удовлетворительно, но превратить человека в «калеку», неспособного к труду, вот что пугало его и окружавших его людей. Именно поэтому, оставаясь в душе убежденным в своей правоте, он легко поддался уговорам тех врачей, которые, может быть, в силу своих не очень глубоких знаний, а может быть, стремясь отмахнуться от трудного диагноза, ставили такие, как ишиалгия, «простые ссадины», «ревматизм», «простуда» и т. п. Сообразно этому назначали и лечение.
