Через два дня мужа Люси похоронили. Она осталась одна.
Вот так об этом событии написала нам Люся. Вы, конечно понимаете, как это было тяжело. Люся обещала к началу этого года приехать к нам, и мы ждали, что, приехав, она расскажет об этом трагическом событии более подробно, поэтому пока вам и ничего и не писали.
Анна Николаевна остановилась, глубоко вздохнула, отпила небольшой глоток чая, который еще до этого Катя принесла, и разлила всем по кружкам, поставив одновременно глубокую тарелку с пенками и такую же, наполненную ломтиками белого хлеба.
Затем Анна Николаевна продолжала:
– Это несчастье потрясло нас, но мы не предполагали, что в очень скором времени нас ждет еще большее горе.
Наш Борис после смерти папы, как вы знаете, переехал в Новонежино. Сначала он работал просто преподавателем физики, а с 1936–1937 учебного года его назначили завучем школы. Хотя он был еще очень молод, он, как это отмечали все, хорошо справлялся со своими обязанностями, школа занимала одно из первых мест в районе.
С 1934 года на окраине Новонежино начал строиться большой аэродром и военный городок.
Борис, как знаете, был очень общительным человеком и поэтому быстро сдружился с молодежью авиационного городка, с командиром авиачасти и другими летчиками. Они вместе бродили по окрестным сопкам с охотничьими ружьями. Вместе ходили в клуб на танцы или в кино, иногда к ним присоединялся и Женя.
Ранней весной этого года командир авиачасти Сучков П. И., в каком чине он был, я уж не знаю, и кое-кто из летчиков были арестованы работниками НКВД. Через несколько дней после их ареста у нас произвели обыск и арестовали и Бориса. Недели две всех арестованных держали в Шкотово, а затем перевезли во Владивостокскую тюрьму.
Я несколько раз ездила во Владивосток, но увидеться с Борисом мне не удалось. Отвозила ему только передачи. Что с ним? За что он арестован? В чем он обвиняется или обвинен? – мне ни у кого выяснить так и не удалось. Никто меня не принимал и не хотел слушать. Работники областного НКВД, с которыми мне удалось поговорить, отвечали одно: «Не волнуйтесь, разберутся, и, если он ни в чем не виноват, выпустят…»
Между тем мое положение в Новонежино становилось все тяжелее. Педагоги школы стали обходить наш дом стороной. В школе со мной почти никто не разговаривал, все сторонились, боялись… Директор как-то сказал, что вряд ли мне в будущем году разрешат вести русский язык и литературу в старших классах. Одним словом, дал мне понять, что меня тоже считают неблагонадежной, как мать репрессированного…
