«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»
Аутодафе должно было состояться на главной площади Саарбрюккена, не такой уж и большой, куда меня доставили в деревянной клетке, в которой нельзя было выпрямиться во весь рост. Пока ехали, на меня со всех сторон глазели любопытные, а мальчишки с криками на немецком, в которых угадывалось слово «еретик», даже стали кидать камни, и некоторые попадания оказались весьма болезненными. Баварцу пришлось пригрозить им палкой, но пацанва особо не испугалась, продолжая своё мерзкое занятие до самой площади.
Площадь была небольшой, а народу собралось сотни две. Народ, как говорится, для разврата собрался. Позволено им было занять две трети пространства, а на свободном пятачке с оцеплением из числа стражников был установлен помост, где в деревянных креслах восседали ландфогт Трулль и брат Енох. Заметил я в толпе и довольную рожу Вагнера. Крысёныш, встретившись со мной взглядом, довольно ощерился.
Посреди площади была сложена поленница метра полтора высотой, которую венчал столб, к нему-то меня и примотали цепями. Почему цепями? Наверное, потому что они не сгорят от огня, как верёвки, не дадут телу упасть. Была мысль в последний момент пнуть кого-нибудь из палачей, но опять же, решил не ронять лицо. Не размениваться на такие мелочи. Жанна д’Арк, Ян Гус, Джордано Бруно… Их имена вошли в историю, вернее, войдут, а моё вряд ли, хотя я первым из них всех взойду на костёр.
К горлу подкатил ком, на глаза невольно навернулись слёзы. Я даже не слушал, как глашатай зачитывает приговор, согласно которому меня как слугу Сатаны и уже после того убийцу честного гражданина Гюнтера Шульца ждёт сожжение на костре. Народ это известие встретил радостными криками. Святая простота, что с них взять… Для людей, как ни крути, хоть какое-то развлечение.
— Приговорённый, желаешь ли перед смертью покаяться в связи с Нечистым? — вывел меня из раздумий голос глашатая, заданный на французском.
— В связи с Нечистым не состоял, — негромко, но чётко произнёс я.
Притихшая было в ожидании моего ответа толпа негодующе загудела. Не иначе многие из них знали французский, благо что Франция практически под боком.
— Все обвинения как в убийстве, так и в моих якобы связях с Нечистым — не более чем наглый оговор.
Снова недовольный гул. Я прошёлся взглядом по этим лицам, ни одно из них не выражало сострадания. Напротив, все они жаждали яркого зрелища расправы над колдуном. Хотя нет, во взгляде вон той девицы вроде как вижу сочувствие. Нашёл в себе силы улыбнуться ей, но улыбка получилась какая-то жалкая.
