Не прошло и часу, как внутрь крепости пришла тьма. Это не была темнота, это была именно тьма, почти физически ощущаемая возле сухощавого, даже — костлявого, человека средних лет среднего роста с жидкими волосами, уложенными в старательный пробор. Встречные люди, создавалось впечатление, жались по сторонам от него, что не могло не вызывать у того некое удовлетворение. Ему нравилось наводить страх. Это был Олави Хонка собственной персоной.
В прокуратуру редко когда идут по душевному зову. Это относится и к тем, кто там, так сказать, работает, и к тем, кто, так сказать, туда идет за помощью или по принуждению. Ладно, прокуроры и легион их помощников деньги за это получают, но вынужденные иметь с ними дело по служебной или гражданской необходимости с первых же минут контакта начинают остро осознавать, до чего же перевернуты понятия доброты, сострадания и логики жизни, если руководствоваться поучениями безразличных, в общем-то, людей в государственной форме небесного цвета.
Прокуратура должна поддерживать обвинения против несчастных людей, угодивших в беду, и делать это бесстрастно. Они делают это безжалостно. Высшая форма проявления государственного гуманизма.
О визите в крепость второго по величине светила на прокурорском небосводе города Турку тут же стало известно всем — от мала до велика. Великий — начальник тюрьмы — решил немного повременить и предстать перед ликом великого и ужасного уже после того, как тот пообщается с арестантом. Малым оказался все тот же Сииртя, так и не успевший пока замениться. Ну, а несчастные арестанты, если и были малыми, то бесконечно — то есть, бесконечно малыми, и ими можно было вполне пренебречь.
Хонка, сопровождаемый начальником смены, двигавшимся чуть поодаль, дошел до предварительной камеры и встал в позе вершителя. Справедливости ради следует заметить, что он таковым и был — он вершил чужие судьбы, прекрасно отдавал себе в этом отчет и даже получал от этого свой кайф.
В его кожаной папке с вензелями по фронтону ждали своей участи много бумаг, важных и даже государственных, но не было в ней одной единственной, которая могла иметь отношение к нынешней ситуации. За три месяца она так и не была подготовлена, потому что величайшим указом было велено: ждать. А чего ждать, когда все законные сроки прошли к чертовой матери?
— За попытку побега вам будет усугубление приговора, — вместо приветствия сказал прокурор.
— Можешь также включить мне в вину и твои штаны, испачканные человеческой мочей, — ответил Тойво, напоминая о первой их встрече.
