Революция - Александр Михайлович Бруссуев

Электричка медленно и неровно тянула забитые людьми вагоны среди грязного, будто бы гниющего, снега. Обступившие железнодорожные пути постройки шанхайского типа еще более выделяли неухоженность и нищету некогда вполне цветущего края. Знавали эти земли и лучшие времена. Знавали и подзабыли.

Голые деревья царапали своими сучьями хмурое неприветливое небо, и почему-то казалось, что делали они это осознанно, тщась в бессильной злобе. А вороны в их кронах, удрученно свесившие клювы к земле, временами подымали головы и каркали что-то, словно отдавая приказы.

«Хайль!» — говорили вороны.

«Ууу», — подвывал им ветер.

А деревья ничего не отвечали, они пытались дотянуться до небес.

Облезлые собаки возле выпотрошенных помоек щурили на это дело глаза и то и дело поджимали животы, будто похохатывая. В прежнюю эпоху псы отличались сдержанностью и позволяли себе скалиться только тогда, когда у них случались свадьбы. Да и выглядели они не столь ободранными, как ныне. Разве что на свадьбах — ну, так это понятно: люди тоже после свадеб теряют свой лоск, некоторые и вовсе перестают блистать во время самих свадеб, а есть и такие, которые даже перед самими свадьбами.

На переездах, уткнувшись друг другу в зад, дымили грязные машины, вынужденные стоять опущенными шлагбаумами. Все они были донельзя одинаковыми, как коробки. Казалось, что в них сидят одинаковые водители. Конечно, это было не так — одинаковыми были только таксисты, прочие же владельцы машин, мужчины и женщины, отличались друг от друга, в основном, по степени вежливости. Вожделенные «Жигули» абы кому не распределялись, для хулиганов они были недоступны, а породистые хамы ниже «Волг» не опускались.

По тропинкам вдоль железнодорожных насыпей двигались практически одинаково одетые люди. Это не значило, конечно, что все были в единой форме, просто модный выбор был не настолько велик, чтобы можно было как-то выделиться в толпе. «Большевичка» и «Скороход» — вот самые популярные бренды для подавляющей части населения. Главное было не в вычурности одежды, главное было в ее чистоте и опрятности.

Унылая, вообще-то, складывалась картина, однако ее с лихвой компенсировало то, что нигде в мире нельзя было так душевно провести время с совсем, порой, незнакомыми людьми, как здесь. Просто всегда надо было быть разборчивым в своих человеческих отношениях. Но люди, пережившие войну, не страдали неразборчивостью, их сломать и купить было сложно. Пока не все они вымерли, душевность никуда не денется.