Голоснули еще раз и приняли резолюцию - за свободу всех левых партий, политическую амнистию, выборы в новые Советы, против борьбы со спекуляцией.
- Что это за голосование, когда не разобрать, кто поднял руку, а кто не поднял? - спросил Калинин.
- Нас здесь не менее 15 тысяч, - отчаянно окая, как Максим Горький, провозгласил Коровкин Иван Дмитриевич, 1891 года рождения, матрос линкора «Севастополь», из крестьян, член РКП с ноября по июль 1920 года. - Вон, видал — лес рук. А где ты видел лес ног?
Действительно — нигде. Лес ног мог быть, разве что на Ходынке, да те несчастные, кто этот лес узрел, были немедленно растоптаны.
- А при чем здесь ноги? - удивился Михаил Иванович.
- Нас здесь не менее 15 тысяч, - на всякий случай повторил Коровкин. - Те, кто против — голосуют ногами. Понятно?
Действительно, никто из присутствующих не торопился задрать ноги.
- Спокойно, Маша, я Дубровский, - сказал Калинин Калининой. - Как говорится у нас во ВЦИКе — ходу!
И они начали уходить тем же путем, что и пришли: через покрытый подтаявшим льдом залив. Кто-то сунул ему в руки четвертушечку сы-ма-гона, кто-то спросил с придыханием: «А Коллонтай придет? Она, говорят, молоденьких любит».
- Эх, - сокрушенно махнул рукой Михаил Иванович. - Ваши сыновья будут стыдиться вас! Они никогда не простят вам сегодняшний день, этот час, когда вы по собственной воле предали рабочий класс!
Но жена дернула его за козлиную бороду:
- Ты чего?
Под оглушительный свист председатель ВЦИК забрался в собачью упряжку и уехал. Жена потрусила, было, рядом, но потом тоже примостилась в тобоггане, глотнула из горлышка «огненной воды» и спросила:
- Чего там у вас с Коллонтай?
- С Александрой Михайловной у меня ничего, - почесал уязвленную бороду Калинин. - У нее со всеми другими — чего, а со мной — нет. Не в ее вкусе.
- А она кусается? - все еще напряженным тоном поинтересовалась жена.
- Да пес ее знает, - вздохнул Михаил Иванович и в два глотка допил бутылку.
Перед началом 10 съезда партии Всесоюзный староста никак не мог отчитаться о своей поездке в Кронштадт. Ленин его пытал, Дзержинский его пытал, все его пытали — ничего толком не добились.
- Дурацкий какой-то мятеж, - только и говорил он. - Не понимаю.
Конечно, не понять. Матросская душа — потемки. Деньги Бокия для самых передовых бунтовщиков позволили читать прочие военно-морские души, смотреть в них, как в книги и видеть, извините, фиги. Никто ничего не понимал, только Куусинен — кое-что, но он, понятное дело, помалкивал.
