— Товарищ Юлин, — сказал консул, — все же надо послать телеграмму в Мерв, пусть пришлют вроде служебного вагона. Неудобно же ехать в четвертом классе с «водянкой». Все же афганцы… Престиж…
— Послать можно, — сказал Юлин, — только знаете, теперь все на хозрасчете. Есть у них полумягкий вагончик микст, когда приезжал Джемаль-паша — прислали… Положим, то Джемаль-паша, а для своих — знаете, как у нас… Я, видите ли, принимал Абду-Рахима. Чашки понадобились, чайный прибор. У коменданта в бывшем крепостном собрании имеется. Пишу записку — прошу, так мол и так, есть надобность в чашках по случаю приема афганполковника. А он отвечает на обороте моей записки: «Пулю — простите за выражение — ему в задницу надо, а не чашки». Народ!
Легкий угар шел из кухни, там жарила лепешки свояченица уполномоченного, страшного Юлина. Дым отечества.
Вечером пришли комендант и начальник особого пункта, курили английские сигареты из Герата и дружелюбно ругали Юлина: «Дипломатничаешь, а у меня на прошлой неделе конника ранили и лошадь убили. Давно из центра?» — «Полтора года», — сказал я. «Ну, не узнаете, полный Вавилон. Интересная история. Прибегает тут весной один джемшид из Герата и говорит: Афган весь «сафират-совет-Руссия» порезал, а ханумов позабирал. И знаете ли, вполне возможно. Но вам надо соснуть с дороги. Утречком повидаемся». Мы спали на твердых сундуках, — на четырех афганских сундуках спал, как убитый, штат генерального консульства. Утром Мерв ответил на телеграмму:
«Микст невозможно иначе как за плату. Возможно жесткий вагон общих основаниях иначе теплушку».
Мы выбрали теплушку. Поезд «водянка» увозил нас от афганской границы. Откатили тяжелые двери; сухой накаленный воздух колыхался под крышей теплушки. Проплыл Михайловский хутор, хаты, тополя, дивчины, невероятный, как сон, пейзаж Украины, и потом опять бурые горы, спаленная до тла трава и две стальных полоски — закругленная линия рельс, уходящая на Мерв и на север.
На станции Таш-Кепри мы нашли себе попутчика до Ташкента. Это был немец литератор, фотограф, кино-оператор — странствующий писатель, занимающийся «большим репортажем», доктор Колин Росс. Двадцать лет он мерил земной шар по всем направлениям от Манильских островов до Сахалина и от Новой Зеландии до Гельголанда. Он писал о людях, животных и климатах, фотографировал, проявлял и печатал снимки, и в пути читал и отсылал корректуры. Через Каспий и Асхабад Колин Росс приехал в Кушку и держал путь в Кабул. Он проехал триста границ; его паспорт — летопись странствий — держали черные, желтые, оливковые и коричневые руки пограничников всех рас и наций. В Кушке он уперся в Парапамиз и пограничного афганского полковника. Колин Росс, странствующий литератор, написал в Кабул и попросил визу. Он спросил у Юлина, когда ждать ответ из Кабула. Юлин ответил: «Через четыре месяца». И Колин Росс повернул в Ташкент. Мы сидели в его теплушке под кисейным пологом. Лысый босой человек в испарине смотрел на нас с откровенной завистью: шестнадцать месяцев в запретной стране. «Куда вы поедете из России?» — спросили его. Он ответил просто: «Пока в Тибет». Через три года в Берлине, на прилавке книжного магазина, я перелистал его книгу. Конечно, он описал встречу с нами на станции Таш-Кепри. В 1931 году я беру реванш.
