Я сказал: «Мы решительно протестуем против изоляции консульства». Он молчал. «Мы протестуем против поведения конвоя и вообще против конвоиров. Этого никогда не было в Герате».
Ахмет-хан ответил:
«Чужестранцы (не гости, не консульство, а чужестранцы) вызвали к себе злые чувства со стороны народа Герата. Вас надо охранять, потому что правоверные могут пролить кровь неверных». — «Спросите его, — сказал я переводчику, — как он думает, мог ли представитель отдела внешних сношений в Ташкенте говорить таким тоном с афганским вице-консулом?» Ахмет-хан удивился. Он думал минуты три и понял этот вопрос по-своему; он понял эти слова как угрозу. «Что же, — сказал он, — те правоверные, которые причинят смерть вам в Герате, попадут в рай, и другие правоверные, которых вы возьмете заложниками в Ташкенте, тоже попадут в рай». Затем его прорвало, он закричал: «Большевики хуже неверных! Вы атеисты, язычники, у вас нет писаного закона. Пророк сказал, что кафирам, у которых есть писаные законы, христианам и евреям, можно даровать жизнь, если они примут ислам, но кафиров, язычников, не имеющих писаного закона, надо убивать как собак!» Его красивое лицо исказилось, и на губах появилась пена. Это была настоящая изуверская истерика. Мы уехали, никто нас не провожал. Мы шли через двор и старались непринужденно разговаривать между собой, потому что из каждой щели и занавески на нас смотрели любопытные глаза.
В ту ночь мы установили дежурство у архива. Нашего переводчика, мусульманина, попробовал агитировать и разлагать начальник конвоя; переводчик меланхолически усмехнулся и ушел к нам, наверх. Ночь была скверная, длинная ночь. Мы ходили по балкону вокруг дома и глядели на север, на северную звезду над Кушкой. Визит к Ахмет-хану слегка подействовал. Об этом мы узнали впоследствии. Письмо, отправленное нами по афганской почте в Кушку, дошло до Ташкента. Когда часовые оказались на лестнице, у входа в дом, кто-то впервые заговорил об обороне. В нашем письме в Ташкент мы спрашивали у товарищей, как быть: защищаться ли, если будет нарушена экстерриториальность консульства? Защищаться как майор Кавеньяри в Кабуле? В то время для участников гражданской войны, начинающих дипломатов, это был сложный вопрос. Мы получили ответ на этот вопрос через шесть недель, когда острота конфликта прошла. Один наш товарищ, умный, но несколько схоластически мыслящий человек, ответил довольно пространно и туманно, что-то вроде того: «огнестрельное орудие не есть оружие дипломатии». Письмо нас рассмешило, но шесть недель назад было не до смеха. В одну бессонную ночь на наших «Елисейских полях» появился отряд всадников с факелами. Они летели карьером прямо к консульству. Мы собрались наверху на балконе и молча глядели на приближающиеся огни. Похоже было на то, что приближалась развязка. Отряд осадил коней на скаку у ворот консульства, часовые открыли ворота, и вдруг всадники поехали вдоль стены, повернули за угол, за ограду и пропали. Шура, шестнадцатилетний комсомолец-шифровальщик, крикнул им вслед повеселевшим голосом: «На пушку берете? Не маленькие…» Ему ответил топот коней и смех.
