В Кабуле афганцы заменили наших радиотелеграфистов своими, недавно обученными. По существу в этом не было ничего угрожающего; радио-станция была подарена афганцам, но полное устранение наших радистов порывало связи полпредства с Ташкентом и Москвой. Дипломатическая почта попадала в Кабул через полтора месяца. Ташкент и Кушка были принуждены прекратить всякую передачу в Кабул. Ровно через две недели мы почувствовали резкую перемену погоды в Герате. Афганская почта, действовавшая сравнительно аккуратно, вдруг перестала для нас существовать. Последним известием из Кушки было очень краткое сообщение о том, что на ближайшем железнодорожном полустанке вырезано девять человек, весь обслуживающий полустанок штат железнодорожников. Абду-Рахим-хан безвыездно жил в Чильдухтеране. Однажды утром из города прискакал наш переводчик, меланхолик и тишайший человек. Он был бледен и непохож на себя. Ему о т к а з а л и в выдаче почты для консульства, почты из Кушки и Кабула, то-есть ему сказали, что писем для нас нет, между тем он сам видел четыре толстых пакета с советским штампом; над ним явно издевались. В то же утро на наших глазах солдаты жестоко избили чахоточного портного, которой пришел искать работу в консульстве. Из города вернулся доктор Дэрвиз; он тоже бился в припадке истерики: его, старожила Герата, провожали в город и из города два солдата, провожали как арестанта. Кроме того, его пациент, старый почтенный купец, старшина купцов, внезапно отказался от лечения. Это было невероятно, потому что только вчера брат старшины умолял доктора приехать к больному. Обо всем этом легко и даже смешно вспоминать теперь, но в те два месяца совершенно отрезанные от мира шестеро мужчин и две женщины переживали приблизительно то, что позже доблестно перенесли трагически погибшие в кантонском консульстве товарищи. Мне пришлось официально заявлять протест против изоляции консульства. Я поехал на Чаар-Бах с переводчиком четыре афганских кавалериста ехали сбоку и сзади, скаля зубы и развлекаясь болтовней на наш счет. В Чаар-Бахе конюха и холуи открыто плевали нам вслед. Но самое удивительное было то, что в те знаменательные дни воскрес Ахмет-хан: старому хищнику дали возможность показать зубы. Он сидел как ни в чем не бывало на старом месте у окошка с цветными стеклышками, умышленно небрежно одетый, и притворно дремал, посасывая чилим. Я постарался не доставить ему удовольствия и не выразил никакого удивления. В три месяца этот человек пережил величие и падение и снова вернулся к величию. Молодой человек в золотых очках на это время оказался ненужным, молодого человека убрали. Мулла Ахмет-хан смотрел в окно, в небо. Он не был расположен к серьезной беседе.
