Показались два советских офицера. Осмотрев место недавней трагедии, они заметили женщину, все еще стоявшую в оцепенении.
— Это ваши? — угрюмо спросил один из них.
— Нет. Я их не знаю, — ответила Балдиниете. — Но остались ребята. Вон там, — она показала рукой. — Два мальчика. Что с ними делать?
— Как, что с ними делать? Растить их надо, вот что! — воскликнул офицер, и Балдиниете почувствовала, как кровь ударила ей в лицо: как это она сама не догадалась, что мальчиков надо взять к себе, заменить им мать.
— Я охотно бы, — запиналась она, подыскивая русские слова, так как знала их не много. — Только сами видите, как мне трудно с языком, — смущенно развела она руками.
— У вас есть свои дети? — спросил второй офицер.
— Есть. Два сына. Только немец забрал. — Балдиниете пыталась сдержать слезы.
— Хорошие были сыновья?
— Хорошие, — ответила она с гордостью.
— Ну вот, воспитайте этих сироток такими же хорошими людьми! Они скоро научатся вашему языку. Дети быстро поймут. Неважно, на каком языке говорит человек, главное, чтобы сердце было хорошее.
Она вернулась к детям. Ребятишки стояли около повозки и говорили что-то лошади. Они уже не плакали. Дети быстро забывают горе и несчастье.
— Садитесь, ребятки, поедем искать маму и папу, — сказала она, стараясь сделать беззаботное лицо. Малыши сразу взобрались на повозку, Володя даже взялся править лошадью, а Ваня улегся на коленях новой матери. Они поехали прямо, по направлению к реке, на берегу которой должен был быть дом Балдиниете. Должен бы — но его не было. Это хозяйка дома заметила сразу же, как только выехала из кустарника и напрягла зрение, чтобы с радостью снова посмотреть на свой дом. Дома не было, только закоптелая труба торчала над голыми, опаленными ветвями яблонь. В эту минуту она благословляла офицеров, подавших ей хорошую мысль — взять детей. Не будь мальчиков — Володи, смело правившего лошадью, и маленького доверчивого Вани, она бы не перенесла так спокойно еще одно несчастье, кричала бы и рвала на себе волосы. А возможно, и нет, быть может, она осталась бы тихой и немой, без мыслей, без чувств. Теперь надо было подумать о том, куда уложить на ночь новых сыновей, — уже наступал сырой осенний вечер. На западе горизонт закрывала темно-серая туча, на небе плыли ладьи облаков. Куда ехать, у кого просить приюта? Как трудно теперь ей, привыкшей всю жизнь жить в своем доме, каким бы он ни был. Ни одной ночи, даже если ее и просили, она не провела под чужой кровлей. А теперь надо было самой идти проситься, обивать чужие пороги и радоваться уголку в чужих сенях.
