Про эти чаи надо рассказать отдельно. Мы пили чай в 12 часов дня в одной из лабораторных комнат, пренебрегая элементарной техникой безопасности. Компания у нас была сплоченная; люди, не очень близкие нам по духу, не приглашались, нас считали, не без основания, снобами. Не приглашались также и те, кто не приносил своих бутербродов (времена-то были советские — с едой было не очень легко!). Юрий Маркович часто пил чай с нами, и его присутствие обеспечивало интересный разговор. Иногда это был его монолог, прерывать не хотелось, так как состязание было бы неравным. Когда же возникала общая беседа, мы не обсуждали детей, быт, трудности жизни, мы оставляли это все за пределами комнаты. Мы хотели обсуждать более серьезные вещи — чаще всего политику — и делали это яростно, так как полностью доверяли друг другу; мы обсуждали литературу — легальную и самиздат; очень часто Юрий Маркович пересказывал нам целые статьи из газеты. «Правда», как он говорил, содержала главные новости, надо только уметь читать между строк. Как я теперь вспоминаю, Васильев был среди нас самым большим оптимистом, или только делал вид, не знаю. Но политическую науку мы безусловно проходили с его слов. Однако я забежала сильно вперед.
На научное будущее Юрия Марковича громадное влияние оказал его учитель, тоже патолог-интеллектуал, Лев Манусович Шабад. Под его руководством Васильев начал заниматься химическим канцерогенезом и сделал несколько отличных работ в этой области. Однако к тому времени, когда я попала в лабораторию, от химического канцерогенеза практически не осталось и следа — Юрий Маркович полностью переключился на клеточную биологию.
За несколько лет до того Юрию Марковичу удалось съездить в Америку. Это событие по тем временам было из ряда вон выходящим. В то время в Америку ездили только чиновники от науки и искусства. Тогдашний директор Института онкологии Н. Н. Блохин был большим политическим деятелем, но Юрия Марковича он отличал и, по-моему, любил — молодой, блестящий, по-английски говорит… Васильев провел в Америке больше полугода — эта командировка повлияла на всю его последующую жизнь и на то, как он видел свою роль в науке и научном сообществе в целом.
Я не была в лаборатории, когда случилось это эпохальное для него событие, но судя по тому, как он про это рассказывал многие годы спустя, было видно, что это одно из главных событий в его жизни.
Он всегда говорил, что наука, в своей основе, явление интернациональное. Сейчас это кажется тривиальным высказыванием, но в то время, когда мы были заперты в Советском Союзе, когда были ограничены всякие контакты с зарубежными коллегами и никто из молодых ученых не ездил ни на какие международные конференции, такой взгляд на вещи являлся громадным стимулом в занятии наукой. Юрий Маркович был одним из первых советских биологов, которые начали публиковать свои статьи в хороших международных журналах; он также старался поддерживать экспериментальную науку в лаборатории на определенном международном уровне.
