Дед встретил внука и его побратимов с радостью, усадил за стол. Приказал старухе кормить гостей. Было хорошо сидеть в теплой комнате, слушать неторопливый рассказ стариков о местных новостях. За окном шел снег, укрывая землю пушистым покрывалом. Когда хозяева уснули, наши бойцы рассредоточились. Один вышел в сени, по приставной лестнице забрался на чердак: отсюда можно было следить за улицей. Второй притаился во дворе, за срубом колодца. Третий вышел в огород и замаскировался в стоге сена.
Было уже за полночь, когда на улице раздался скрип саней, тихий говор. Друзья замерли. Человек пять бандитов приближались к хате. О чем-то посовещавшись у ворот, направились к крыльцу. И тут услышали грозный приказ:
— Ни с места! Будем стрелять!
Все разом пятеро фигур шарахнулись со двора. Затрещали выстрелы. Гарбут первым ткнулся лицом в снег. Его сподвижники попрятались в сугробах и открыли бешеный огонь по хате. Но тут со стороны села показалась подмога — конный разъезд милиции под командованием Наумова. Бандиты кинулись к саням. Наши кавалеристы за ними.
Снег на целине глубокий, почти по пояс. Кони в нем тонули. Но мы все же догнали бандитов. Сосчитали: трое. Гарбут был убит. А где же пятый? Куда исчез? Надо было искать по следам. И как можно быстрее. Снег шел не переставая, и через полчаса все следы исчезнут. Но вот послышался голос Крылова:
— Нашел!
Следы вели через огород к низенькой баньке с крошечным окошком. Мы окружили баню и предложили бандиту сдаться.
В ответ — выстрел в окно. Стоявший рядом со мной Крылов упал, раненный в ногу. И тогда Наумов резко рванул на себя дверь и швырнул внутрь гранату. Взрыв потряс маленькое строение. На снег брызнули оконные стекла.
Бандит лежал ничком на полке, прикрыв голову воротником полушубка. Мы вытащили его во двор. И тут он начал хрипло ругаться.
— Ага, жив, — рассмеялся Наумов.
На крыльце нас ожидали перепуганные старики. Только теперь они поняли, что не для отдыха приезжал их внук.
3. Случай на сенокосе
Это было в конце мая 1923 года. Я возвращался из далекого села, где выступал перед жителями. Дорога петляла полем. Моя Ласка, торопясь домой, то крупно рысила, то переходила в галоп. Понимая ее устремления, я похлопывал лошадь по бархатистой шее и приговаривал:
— Жаднюга ты, Ласка, ведь овес твой никто не съест.
И она, будто понимая мои слова, переходила на обычный мерный шаг. Потом опять все начиналось сначала. И вдруг где-то рядом, за кустарником, послышался отчаянный девичий крик:
