В качестве неизбежного обмена мыслями на расстоянии Александр Александрович мирился с радиотелеграфным текстом до двадцати слов. Радиограмма свыше пятидесяти слов наводила на него уныние.
Сомов потому и вернулся из пароходства в дурном настроении, что не удалось ему отвертеться от подачи подробного рапорта начальству о своей непричастности к повреждению чужого судна и крана в Кильском канале. Он понимал, конечно, необходимость отражения нападок властей Кильского канала на «Оку». Но ему хотелось, чтобы морская инспекция взяла на себя всю работу по составлению соответствующих бумаг.
Однако эта идея не встретила сочувствия в пароходстве. Сомову объяснили: первоисточником всех документов, оправдывающих «Оку», мог послужить только его, капитана, собственноручный рапорт. Написать его следовало немедленно. Это решение являлось волей начальства и было, как ни крути, направлено в защиту его, Сомова, капитанской чести. Поэтому Александр Александрович все же придвинул кресло к письменному столу. На его лицо легла тень сосредоточенного мученичества.
Однако в этот вечер муза, не найдя ни одного занятого делом поэта, забралась в каюту капитана «Оки». Рапорт подвигался неожиданно быстро, прямо-таки бойко, только почему-то некоторые фразы сбивались на стихотворный размер, и Сомову приходилось почти насильно их разрифмовывать.
Все это развеселило Александра Александровича, и он окончил работу без особых усилий как раз в тот момент, когда вахтенный штурман пришел доложить, что выгрузка закончена, лоцман на мостике, а судно готово к перетяжке под груз.
— Хорошо, — сказал Сомов, избегая взглядов в сторону Володи Викторова. — Передай это радисту. Пусть перепечатает к восьми тридцати. Да, скажи ему — письмо важное, ошибки недопустимы.
Нужно заметить, что радист «Оки» славился на весь бассейн как снайпер эфира. Он держал связь с берегом в любых условиях. Бывали случаи, когда из далекой Атлантики он помогал передавать важные радиограммы в Ригу или Ленинград своим неудачливым коллегам, попавшим в беду в водах Балтики. Радист «Оки» вылавливал сто двадцать знаков из эфира прямо на клавиатуру пишущей машинки. Печатал он быстро, безукоризненно грамотно, как профессиональная машинистка, безропотно совмещая в связи с этим обязанности радиста и личного секретаря капитана. Ему доверялось поправлять шероховатости капитанского стиля и подставлять в нужных местах пропущенные предлоги и запятые, к которым сам Александр Александрович давно утерял уважение, как он думал, из-за долголетней привычки к радиообмену.
