Соавторство радиста в капитанской переписке носило характер молчаливого и очень деликатного соглашения. Оно не оскорбляло капитанского самолюбия, которое обладало свойствами… некоторой эластичности, если это подсказывалось необходимостью.
Закончив перешвартовку «Оки» к причалу погрузки, Александр Александрович дал указание о раскладке груза по трюмам и ушел к себе в каюту. На письменном столе он нашел перепечатанный рапорт с запятыми и предлогами, вставшими на свои законные места. Александр Александрович прочел рапорт с удовлетворенным выражением лица.
В 8.00 капитан Сомов, помолодевший и бодрый, монаршески восседал во главе стола кают-компании, совмещая завтрак с прослушиванием штурманских докладов о ходе подготовки судна к предстоящему рейсу.
Сомов был благодушен, но по привычке сыпал колкими придирчивыми замечаниями, чтобы скрыть за ними хорошее настроение. Всякое миролюбие, настоянное на добродушии, сокращало должностную дистанцию между капитаном и экипажем. А эта дистанция должна быть всегда достаточно большой… Только твердая духовная обособленность капитана, только постоянное должностное напряжение при капитане могут обеспечить настоящий порядок на судне. Эта точка зрения была давно и детально продумана Александром Александровичем и положена в основу его поведения на судах, которыми он командовал. Сомов был твердо убежден в ее железной верности на все случаи жизни — и не делал из своей точки зрения тайны, и не стеснялся ее, и не позволял себе отступать от нее ни на йоту.
Две чашки черного кофе, яйцо всмятку, коротко, но выразительно высказанные сожаления о профессиональном вырождении штурманов — и Александр Александрович отбыл на берег.
Вернулся он на «Оку» под вечер. На столе в его каюте лежали грузовые документы, готовые к подписи. Стоянка подходила к концу. Весь экипаж находился на борту. Все вроде занимались делом.
И только старпом, прислонившись лбом к холодному стеклу иллюминатора, смотрел пустыми глазами на серый угол склада у поворота дороги. Было шесть вечера.
Люся не пришла…
Измотавшийся за эту бестолковую стоянку, Игорь Петрович потерял способность трезво мыслить. Внутренняя растерянность словно бы парализовала его. Где-то в глубине сознания шевелились еще беспокойные мысли о судовых делах, но Игорь Петрович не чувствовал в себе никакой силы, чтобы стронуться с места. Он продолжал жить только в замкнутом ощущении неожиданного тяжелого горя.
Люся не пришла…
