Он жевал, и решение, такое желанное, приходило к нему своими каналами. Нужно было оправдание выпивке — и оно пришло: обида. Он и правда был обижен сегодня. А! Да пошли они все к дьяволу, этот штурман со своим брудершафтом и нравственный Максимыч, который и не пьет потому, что тележного скрипу боится. Горохов выпьет за их здоровье — чего ж добру пропадать. Немцы тоже не дураки, раз на стол выставили — жаловаться не побегут. Все одно — спишут добро на русских матросов, которые пить здоровы, кто ж этого не знает… Конечно, не побегут ни жаловаться, ни докладывать. Ну, выпили и выпили, делов-то. А на этот брудершафт с Володей Михайловичем он и сам не больно торопится, подумаешь, ферт какой, матрос его на «ты» назвал, он обиделся. Велика персона. И тоже — лезет, советует, ах, Горохов, не глотай слюну… моя слюна, хочу — и глотаю…
Горохов и вправду расстроил себя и решительно взял бутылку. Горлышко миновало рюмку, прошлось над фужером и задумчиво наклонилось над чайной кружкой. Горохов вроде бы задумался. Он поиграл струей из бутылки, то утоньшая ее, то утолщая. Кружка налилась до краев. Горохов поставил кружку рядом, удивился: вроде всего ничего и убавил, а полбутылки как не бывало. Капиталисты проклятые, бутылка на вид здоровая, а пить нечего. Кружка, конечно, тоже порядочная… Но это она для чая порядочная, для кофе, а для божьей слезы тут и места нет, если разобраться…
Василий усмехнулся своему сравнению, обернулся к двери, прислушался, успокоился — и залпом выпил кружку. Не заботясь больше о соответствии с журнальными позами, он схватил с тарелки маринованный огурец, по привычке сладострастно понюхал его, прежде чем откусить.
— Господи, страдалец ты мой!..
Горохов дернулся от неожиданности и проглотил огурец, не жуя. Из мрака буфетной выступил стюард в расшитой золотом черной пижаме с атласными отворотами.
— Прости, я напугал тебя, дорогой, — продолжал стюард на чистом русском языке. — Что-то не спится сегодня. Этот пожар дурацкий… Только заснул — взрыв приснился, пожар… Тьфу, теперь, чего доброго, долго покою не даст. — Стюард говорил, будто и не замечал смятения матроса. — Вот встал, дай, думаю, выпью маленько, авось поможет… И слава богу, одному не придется. Большой грех — в одиночку пить, — назидательно сказал стюард, ставя на стол второй фужер. — А ты, дружок, чего так дергаешься? и огурцы нюхаешь? огурцов у нас хватит, не беспокойся, принесу сколько хочешь, этого добра девать некуда… А на дверь чего косишься, как вор? Да я ее закрою, — стюард запер дверь. — Вот так, если тебе так спокойнее.
