Обед прошел быстро. Каждому матросу стюард непринужденно предлагал стаканчик водки, оставляя бутылку на самом видном месте стола. Максимыч понюхал содержимое стакана, молча отодвинул его за тарелку с галетами. Самойлов лукаво подмигнул стюарду:
— Молочка бы… парного…
Горохов тоже не принял хрустального бокала из услужливых рук стюарда, но глаза его выдавали. А ноздри упруго вздрогнули от запаха спиртного. Он затряс головой, как кликуша перед святым распятием. Пока он обедал, его тревожный взгляд несколько раз останавливался на бутылке с пестрой этикеткой в золотых медалях. Из столовой он ушел торопливо и как-то растерянно.
Стюард, внимательно следивший за ним, улыбнулся.
— Ваше здоровье, мальчик, — сказал он, опустошая налитую для Горохова стопку. — Ганс! — крикнул он повелительно.
В столовую поспешно вошел тучный повар в высоком колпаке.
— Уберите! Капитан и его команда изволили отобедать. В восемь подадите кофе, по два сандвича и ничего больше. На ночь же оставьте термос с чаем, а главное, приготовьте острую закуску: маринованные овощи, кильки, консервированные помидоры. Четыре порции, аппетитно разложенные на тарелках. Русские любят выпить и любят закусить. Но вам этого не понять, пивная бочка! Я иду спать.
Кок почтительно наклонил голову, подставил руку, чтобы подхватить белую куртку, небрежно скинутую стюардом. В почтительности кока проступала грубоватая выправка солдата, привыкшего повиноваться. В манерах стюарда улавливался офицерский лоск точных, рассчитанных движений, привычка повелевать. И в то же время от его прилизанной головы с четким пробором веяло чем-то холуйским.
— Итак, Ганс, разбудите меня в двадцать три и можете отдыхать.
Опустилась ночь. На «Везере» зажгли сигнальные огни. Буксировка шла нормально. Дул легкий попутный ветерок. Временами порошил снег, таял на палубе.
Володя отыскал карту в залитых водой ящиках штурманской рубки и вел примитивное счисление пути корабля, хотя это и не входило в его обязанности согласно инструкции, которую он получил от Александра Александровича.
В восемь вечера его пригласили в столовую. Тяжелая морская кружка крепкого кофе, два сандвича и кок, толстый, багровый, сентиментально настроенный, ожидали его появления. Оказывается, Ганс с трудом мог объясниться по-русски.
О-о, когда-то он ошень карашо знал рюский язык! Он даже знал, как нужно варить гречишный каш, который так любит рюский зольдат. Словом, старый толстый немец в свое время где-то под Саратовом кашеварил в лагере военнопленных и от общения с конвоирами вынес некоторые лингвистические навыки и даже приобрел привычку задумываться над тем, что делал. До плена у него не было такой привычки.
