4
Дома Денис застал плачущую за столом мать и чем-то очень взволнованного отца, мечущегося из угла в угол. На нарах, забившись в угол, сидели напуганные Анка и Клашка. Отец, увидев Дениса, на секунду затих, боднул его неприязненным взглядом и снова забегал по закути, заговорил, взмахивая руками и то и дело задевая путавшийся в ногах табурет.
— И до чего ж дуры бабы! В толк не возьмут, какая есть наша обстановка, какой мы должны давать отпор и все протчее. Быдто я один иду в добровольцах, быдто окромя меня на фронте мужиков нет и — гуляй, мировая буржуазия, по нашей советской земле, грабь, что любо! Ахти же понятия какая, а фактически прямой правый уклон!.. А, черт тя! — И табурет, кинутый ногой, полетел в угол.
Вот когда понял Денис, почему плачет мать и чем напуганы сестры. Но зачем отец говорит, что идет на фронт добровольно, если он, Денис, сам видел вывешенный на проходной список добровольцев затона и фамилии отца в нем не было?
— Как же я без тебя проживу, Савушка? Ты об этом подумал?
— Опять дура! О какой моей думке речь, ежели наша советская класть за нас думает, ежели она фронтовых баб наилучшим пайком оделяет, всю мужнюю жалованье дает и все протчее! — И вдруг остыл, подсел на лавку к матери, неумело приласкал ее, сказал с чувством: — Сам я не разумею, Степушка, как оно получилось все, токмо не мог я супротив обчего дела пойти, потому как я… потому как для меня старая жисть горше смерти. Рассуди: как же я возля юбки твоей сидеть буду, ежели товарищи за меня на фронтах бьются? А ишо виноватый я, Степушка, за дурость свою, что в «союзе фронтовиков» допущал, простить себя не могу…
— Не уходи! Помрем без тебя мы все, куда же я с ними? Не сдюжу я. Не уходи, родненький!..
Большие рабочие руки матери ловили, душили отца в объятиях, покорно отдавшего себя им всего, обмягшего, маленького. И плакали на нарах навзрыд Анка и Клашка.
5
Наутро семья провожала Савелия Кузьмича на поезд. Всю дорогу от призывного пункта до грузовой станции шли кучкой, рядом с нестройной колонной обвешанных сундучками, котомками и мешками новобранцев, поочередно несли несложные отцовские вещи. Савелий Кузьмич то брал на руки младшую, Клашку, то подзывал к себе и находил утешные слова растроганной, как и мать, Аннушке, ласково теребил вихры и щипал за щеку неунывающего Никитку, оборотясь, говорил шедшей за ним убитой горем матери:
— Ильи держись, Степушка. Ежели туго будет — к нему, поможет он. А ты того, ты прости меня, ежели я чего не так… и все протчее…
