— Коммунист?
Чеботарев отрицательно покачал головой, облизывая окровавленные губы.
— Уберите!
Через полчаса казаки курили махорку из голубого узорчатого красноармейского кисета.
Позже привели крестьянина. Ему было лет сорок пять. Дорогой он горячо говорил:
— Идемте, идемте. Я не боюсь, а правов отымать последнее у вас нету. Это хоть кто скажет. У меня ребятишек полна хата.
Но чем ближе он подходил к штабу, тем меньше горячился, а перед есаулом оробел и сник.
Бахчин был неудовлетворен поспешным расстрелом Чеботарева. Это произошло слишком быстро, без просьб о помиловании, без унижений, без слез со стороны приговоренного, и то, что Чеботарев спокойно держался, рассказывая о себе довольно правдиво, бесило Бахчина.
— В чем дело? — заорал Бахчин, изменяя обычной своей манере.
Крестьянин показал на казаков и пояснил, словно не они его, а он их привел:
— Забижают… из последнего отымают, ваше…
— Молчать! — скривил рот Бахчин. — Не тебя спрашивают!
— Сено казакам не давал, матерился по-всякому, а одного — так каменюкой…
— Не каменюкой, а я его только комочком землицы, попужать, и то не бросил, ей-право, — виновато улыбнулся крестьянин.
— Довольно! — остановил Бахчин. — Что ж ты, сволочь? Казаки за тебя кровь проливают, а ты… Как фамилия?
— Фамилию мою вы спрашиваете? — с мужицкой хитростью переспросил крестьянин. — Фамилия моя Кулешов Иван Евстигнеевич.
— Лошадь есть?
— Лошадь? — на лице у Кулешова был написан испуг, и, растягивая слова, точно, желая замедлить надвигающееся несчастье, он ответил: — Лошадь?.. Это… стало быть, есть.
— Лошадь взять, а ему всыпать плетей.
— Как же это понять? — растерялся Кулешов. На его лбу выступили крупные капли пота.
— Поймешь.
Кулешова схватили и увели.
Однако и после расправы с Кулешовым Бахчин не мог успокоиться. Мысли о расстрелянном Чеботареве не покидали его. Он вскочил с места и нервно заходил по широкой горнице. На минуту задержался у стола, глянул на опросный лист и зло передернул плечами. Он закрыл глаза. Закатный луч солнца падал на его красивое, с высоким лбом лицо, прямой нос и тонкие, маленькие, плотно сжатые губы. Облокотившись на подоконник, Бахчин смотрел на улицу.
День умирал. Далеко за полями садилось багряное солнце. Выше поднимался огонь костров, трещали сухие ветки сломанного плетня, гарью пахло на селе.
У костра, над котелком, склонив голову, сидел казак. Воспаленными от бессонницы глазами он смотрел на яркое пламя и печально пел:
Ой, Кубань, ты, ридна ненька,
