Хозяин гостиницы показал вновь прибывшим дорогу к столу; Бонапарт первым вошел в обеденный зал, Ролан следовал за ним.
Молодые люди — Бонапарту было тогда около тридцати лет, а Ролану двадцать шесть — сели в конце стола, отделенные от остальных сотрапезников тремя или четырьмя приборами.
Всякий путешествующий знает, какое впечатление производят за общим столом вновь прибывшие: все взгляды обращаются к ним, и в ту же минуту они становятся предметом общего интереса.
За столом собрались прежде всего завсегдатаи гостиницы, несколько путешественников, ехавших дилижансом из Марселя в Лион, и виноторговец из Бордо, задержавшийся в Авиньоне по причине, о которой мы вскоре поведаем.
То, что вновь прибывшие нарочито сели отдельно, лишь усилило любопытство, какое они вызывали.
Хотя оба молодых человека были одеты одинаково — на обоих сапоги с отворотами, короткие штаны в обтяжку, сюртуки с длинными фалдами, дорожные плащи и широкополые шляпы — и держались на равной ноге, вошедший последним явно выказывал своему спутнику особую почтительность, которая не могла объясняться разницей в возрасте и, несомненно, проистекала из различия в общественном положении. Вдобавок он называл своего спутника гражданином, меж тем как тот именовал его просто Роланом.
Однако произошло то, что обычно происходит в подобных случаях: через минуту интерес к вновь прибывшим угас, сотрапезники отвели от них глаза, и прерванный на мгновение разговор возобновился.
Шел он о том, что более всего интересовало присутствующих: о термидорианской реакции и быстро пробудившихся надеждах роялистов; за столом откровенно обсуждали грядущую реставрацию Бурбонов, которая теперь, когда Бонапарт оказался заперт в Египте, не могла задержаться более чем на полгода. Лион, один из городов, сильнее всего пострадавших во время Революции, оказался, естественно, центром заговора.
Там обосновалось подлинное временное правительство со своим роялистским комитетом, роялистской администрацией, роялистским штабом и роялистскими войсками.
Но для того, чтобы содержать эти войска и вести непрерывную войну в Вандее и Морбиане, требовались деньги, и немалые. Их давала Англия, но не очень щедро; одна лишь Республика способна была выплачивать жалованье своим врагам. И, вместо того чтобы начать трудные переговоры с Республикой, от которых она неизбежно отказалась бы, роялистский комитет организовал банды, которым было поручено похищать налоговые поступления и нападать на кареты, перевозившие казенные деньги. Мораль гражданской войны, весьма гибкая в этом вопросе, воспринимала ограбление дилижанса казначейства не как разбой, а как военную операцию, как геройство.
