И Бонапарт отправился на встречу с бретонским генералом.
Как только за ним закрылась дверь, Бурьенн позвонил. Примчался Ландуар.
— Ступайте и скажите госпоже Бонапарт, что мне надо сообщить ей хорошую новость, но поскольку я не могу покинуть свой кабинет, где нахожусь сейчас один, один, — слышите, Ландуар? — то прошу ее прийти ко мне.
Получив заверение, что новость действительно хорошая, Ландуар бросился к лестнице.
Все, начиная с Бонапарта, боготворили Жозефину.
Уже не в первый раз Бонапарт пытался привлечь на сторону Республики и принять к себе на службу этого грозного мятежника.
Некое событие, которое случилось с ним в момент его возвращения из Египта и последствия которого нам еще предстоит увидеть, оставило в его душе неизгладимое воспоминание.
Семнадцатого вандемьера VIII года (9 октября 1799 года) Бонапарт, как известно, высадился во Фрежюсе, не пройдя карантин, хотя и возвращался из Александрии.
Он тотчас же вместе со своим доверенным адъютантом Роланом де Монтревелем сел в почтовую карету и направился в Париж.
В тот же день, около четырех часов пополудни, он прибыл в Авиньон, остановился в пятидесяти шагах от Улльских ворот, перед гостиницей «Пале-Эгалите», начавшей мало-помалу обретать свое прежнее название «Пале-Рояль», которое она носила с начала восемнадцатого века и носит еще и сегодня, и вышел из кареты, побуждаемый той потребностью, какая между четырьмя и шестью часами дня охватывает любого смертного, — хоть как-нибудь поесть, хорошо или плохо.
Хотя единственным отличительным признаком старшинства Бонапарта над его спутником служила его более решительная манера поведения и более отрывистая речь, хозяин обратился именно к Бонапарту и поинтересовался, угодно ли ему, чтобы их обслуживали отдельно, или же они будут есть за общим столом.
Бонапарт задумался на мгновение, но поскольку известие о его возвращении еще не успело распространиться во Франции и все полагали, что он в Египте, и поскольку он сам и его спутник были одеты так же или почти так же, как одевались все в те времена, то присущее ему неодолимое желание видеть все собственными глазами и слышать все собственными ушами возобладало над опасением быть узнанным, и, так как общий стол в эту минуту накрывали, что позволяло им отобедать без задержки, он ответил, что они будут есть за общим столом.
Затем он повернулся к привезшему их форейтору и бросил:
— Чтобы через час лошади были запряжены в карету.
