В 1810 году Наполеон издал в Фонтенбло грозный указ, согласно которому подлежали сожжению все английские товары, захваченные во Франции и в различных королевствах, где он правил через посредство других лиц.
Девятнадцатого июня 1812 года Пий VII вернулся в Фонтенбло; однако на этот раз никто навстречу ему не выехал: дело в том, что на этот раз он прибыл туда уже не как полновластный понтифик, а как пленник.
В начале января 1813 года Наполеон возвратился в Фонтенбло: миновавший 1812 год прошел словно тень между завоевателем и его удачей. От случившихся невзгод гордый нрав императора стал раздражительным; непобедимый понял, что и он, возможно, победим. Тот, кто на мгновение возомнил себя Богом, вынужден был признать, что он всего лишь человек.
Прежде чем отправиться в Саксонию, император решил закончить свои дела с Церковью. Он прибыл в Фонтенбло и осведомился о своем преосвященном госте. Ему сообщили, что папа не покидает своих покоев, хотя ему было позволено прогуливаться по саду и каждый день в его распоряжение предоставлялись императорские кареты. «Да, да, — прошептал Наполеон, — ему хочется, чтобы его считали пленником». И он приказал доложить о нем Пию VII.
Их беседа была долгой и жаркой, насколько можно судить, но она не привела ни к какому результату. Пий VII предугадывал, что Наполеон падет подобно тем изваяниям ложных богов, какие первые понтифики повергали своим могущественным перстом, и он не пожелал ни в чем уступить. Наполеон вышел от него в ярости, усугубленной еще и тем, что из-за уважения к возрасту папы и силе его духа он был вынужден сдерживаться; и вот тогда, проходя по галерее Дианы, он встретил кардинала Феша и рассказал ему о том, что перед этим произошло, а поскольку кардинал хранил молчание, Наполеон воскликнул: «И чего же этот старый упрямец хочет, куда еще я должен его отправить?» — «Возможно, на Небо», — ответил кардинал, и эта реплика в то же мгновение утишила гнев императора.
Пий VII пробыл в Фонтенбло до 24 января 1814 года и во время своего заточения, то есть в течение почти что двух лет, оставался верен своему первоначальному решению и не пересек порога своей комнаты.
А между тем северный горизонт становился все мрачнее и мрачнее: грозный ураган несся прямо на Париж, и с каждым днем все ближе к столице слышался грохот вражеской канонады.
Тридцатого марта 1814 года, в девять часов вечера, двуколка, выехавшая из Вильнёв-сюр-Ван, сыпля искры из-под колес, остановилась в Фонтенбло; курьер, опередивший ее на десять минут, оповестил: «Император! Император!» За считанные секунды лошади были распряжены и заменены свежими; Наполеон успел лишь обменяться парой слов со станционным смотрителем:
