— Ладно, Корешок, я тебе оставлю, а дам, когда мы встретимся на Маленьком базаре. Ты при мне подсунешь их куда-нибудь. А сейчас иди вместе с Вороном и раздавай пока эти.
Корешок опустил голову, засунул палец в рот и отошел в сторону. Он решил, что никогда больше не будет играть ни с Кешкой, ни с Ванькой. Даже порывался сейчас же сказать, что уйдет от них, будет скитаться один или уедет к атаману Безухому. Пусть остаются они тогда вдвоем. Эту угрозу он всегда приберегал на последний момент, когда все убеждения были исчерпаны, и высказывал только в исключительных случаях. В то же время Корешок чувствовал, что друзья правы, но вида не подавал. Одной рукой он держался за дерево и ногой потихоньку сгребал сухой лист.
— Хватит тебе, Корешок. Нужно расходиться, — сказал Кешка. — Твои листовки я приберегу.
Корешок молчал. Кешка дал Ваньке еще несколько партизанских прокламаций, две запрятал для Корешка, а остальные положил так, чтобы их можно было быстро вытаскивать.
— Идем, Корешок, — встал Ванька. — Будешь мне помогать. На стреме будешь стоять, когда я буду разбрасывать партизанские. Дошлый тебе оставит.
Беспризорники разошлись в разные стороны.
Не оглядываясь, Кешка быстро шагал по улице. Подойдя к почтовому ящику, прибитому у ворот колбасной фабрики Саковского, он вдруг заколебался, сердце у него забилось. Кешка засунул руку за пазуху, взялся за прокламацию, но не вытащил ее, боясь, что кто-нибудь увидит. Вместо прокламации он взял театральную афишку и только хотел положить ее в почтовый ящик, как неожиданно заскрипел запор калитки. Кешка застыл на месте. Калитка приоткрылась, и сторож высунул голову.
— Тебе чего, малец?
— Прочитай это, — с заметной запинкой проговорил растерявшийся Кешка, протягивая старику афишку.
— Спасибо. Читать мы, таво, не мастаки. На эту самую… на цигарку пригодится, — протянул сторож. — Э-э… Да она, кажись, таво, какая-то крашеная. Цигарку не таво. Ну ладно, давай, в хозяйстве пригодится. А что там кажут? Опять хулу на партизан?
— Про американскую картину. Боевик! — поторопился ответить Кешка.
Он облегченно вздохнул и пошел дальше, слыша непонятное бормотанье старика и скрежет шарнир. «Струсил. Трус! Корешок меньше меня, и то так бы не сделал», — ругал себя Кешка, но после некоторого размышления решил, что поступил правильно: а вдруг сторож притворялся? Но где-то в душе его грыз укор: «Струсил, струсил… Трус…»
Мучимый совестью, Кешка вспомнил матроса и представил, что Налетов видел его трусость. «Эх ты, девчонка, — сказал бы матрос, — а еще в партизаны хотел. Тебе в бабки играть, а не партизаном быть». Эти мысли придали Кешке смелости. Он вручил одну афишку о боевике женщине, шедшей ему навстречу, подошел к кондитерской фабрике, опасливо осмотрелся, вложил партизанскую прокламацию в дверное кольцо калитки и как ни в чем не бывало пошел дальше. Начало было положено, и это подбодрило его. Кешка раздал прохожим несколько розовых афишек. Потом остановился возле китайской лавочки, делая вид, что читает вывеску, потихоньку вложил в щель двери партизанскую прокламацию, быстро отошел на тротуар и принял беспечный вид.
