Силуэт корабля все увеличивался. Вот шлюпка скользнула вдоль его борта, окрашенного сероватой шаровой краской, и подошла под вываленные кильблоки. В считанные минуты ее подняли на ростры.
Захара под руки повели к люку. В душевой с него сняли окостеневшую одежду, уложили на лавку и, как наказывал доктор, принялись нещадно растирать спиртом. С послушным безразличием он делал все, что ему приказывали: сгибал и вытягивал ноги, потряхивал руками, переваливался с боку на бок. Всезнающий и всемогущий боцман обрабатывал его тело с такой профессиональной изощренностью, будто состоял в должности массажиста при знаменитых сандуновских банях. От этой процедуры к Ледорубову возвращалось ощущение собственного тела. Кожу саднило, мышцы ломило. Приняв горячий душ и напившись чаю, он окончательно пришел в себя.
Тральщик дрейфовал у острова до тех пор, пока продолжалась операция. Наконец семафором передали, что опасность миновала: матрос будет жить. Голанд решил остаться на острове и при первой же возможности переправить больного на материк. Вертолет стоял наготове, ожидая лишь улучшения погоды.
Получив разрешение возвращаться в базу, Пугачев распорядился ложиться на обратный курс.
Настроение у Ледорубова стало таким бодрым, словно он хорошо отдохнул и выспался. От сознания удовлетворенности собой будто прибыло силы. Ему хотелось говорить, двигаться, что-то делать. Захар оделся во все сухое и пошел на вахту.
— Валяй вниз, — предложил Семен, — согрейся, отоспись как следует. Я за тебя отстою.
— Ни в коем случае, — запротестовал Захар. — Вахта моя. Значит, и стоять мне. После такой купели я как новорожденный.
— Добро, коли так, — согласился Пугачев и, поманив друга пальцем, шепнул ему на ухо: — В кубриках сейчас только и разговору что о тебе. Видал как?.. — Семен многозначительно поднял брови — такое, мол, надо ценить.
Захар, усаживаясь в кресло, сокрушенно покачал головой, как бы говоря: «Нашел тоже, чему удивляться…» Тем не менее он был доволен, что смог сделать человеку ощутимое добро и тем самым нравственно возвыситься в собственных глазах. Не так давно ему казалось, что, развивая способность к рациональному мышлению, он навсегда убил в себе простые человеческие эмоции, живую непосредственность: с недоверием реагирует на обыкновенный смех, осторожно относится к проявлению доверительности. А ледяная балтийская вода будто взяла и смыла все условности в его представлении о людях. Ледорубову теперь хотелось как-то по-другому жить, работать, мыслить.
