Поразительно!
Не сомневаться (в духе Батюшкова) в ней и в себе, не ждать разочарований и бед, а словно бы предвидеть, что яркий свет чувства вынесет из любой тяжелой ситуации.
Разбросанные во времени портреты Мариуччи (Анны-Марии Фалькуччи) говорят, что с годами чувство художника крепло и разгоралось. И разлука этому во многом способствовала.
Глава 13. «Русские» портреты нового Кипренского
Интересно коснуться двух замечательных портретов Кипренского, которые продолжают «русскую» линию, но дают ее в развитии и усложнении. Чувствуются уроки Италии. Эти уроки некоторыми современниками художника, да и подчас исследователями наших дней, истолковываются негативно. Фраза Ивана Мальцева, что Италия «была вредна» для художника, прочно засела в мозгах. Константин Паустовский в своей повести собрал чуть ли не все мифы такого рода. И то, что Кипренский променял творчество на «жажду легкой жизни» и у него в Риме в столе «валялись ассигнации и звенело золото» (в то время как он жил на отнюдь не чрезмерный пенсион императрицы). И то, что он в Италии писал «слащавые головки цыганок с розами в волосах».
Почему-то яркие солнечные итальянки на итальянских полотнах Брюллова не вызывают упрека в слащавости. Тем важнее вглядеться в реального, очищенного от мифов Кипренского.
Рассмотрим мужской и женский портреты «итальянского» периода – князя А. М. Голицына (1819) и Е. С. Авдулиной, написанный уже во Франции, по дороге домой (1822–1823).
Князь Александр Голицын, мистик, друг Александра I, Кипренскому в Италии покровительствовал. Художник мог его знать еще по Тверскому двору великой княгини Екатерины Павловны, где князь был гофмейстером.
В портрете Голицына (умершего через два года после его написания) есть две новые особенности. Князь написан не на нейтральном фоне, как бывало у художника прежде, а стоит под аркой, за которой открывается архитектура центра Рима, в частности огромный купол собора Св. Петра. Он представлен как мощная личность возрожденческих портретов.
Вторая особенность – какая-то неуловимая многослойность его человеческого облика, для передачи которой художнику потребовалось затенить часть лица. И вообще – лицо князя словно бы покрывают «тени» упорной думы, что сказалось и в жесте крепко сжатых рук. Говорят, князь был весельчаком. По портрету этого не скажешь! На челе читается печать болезненности и душевной измученности. Возможно, он предчувствовал скорую смерть.
Возникшие в портрете Кипренского новые стилистические и колористические нюансы многих смущали.
