Есть графический эскизный портрет Мариуччи (1821–1822). Тут она уже вполне нимфетка, грациозное юное создание. Импровизационно исполненный портрет передает живое движение модели, при этом ни в позе, ни во взгляде нет ни грана жеманства, ничего манерного или опасного. А ведь «Цыганка» явно испускала токи «опасности».
Пожалуй, наиболее совершенен графический портрет 1829 года, созданный во время второго приезда художника в Италию в Неаполе («Портрет молодой девушки с мальтийским крестом», 1829, ГРМ)[136]. С ним соотносится еще один портрет, который кажется его «фантазийным» вариантом («Неизвестная с косынкой на шее», 1829, ГРМ).
Вернувшись из Петербурга в Италию в 1828 году, Кипренский с большим трудом и, вероятно, тайно сумел встретиться с девушкой, так как ее в монастыре зорко охраняли. Гальбергу в Петербург он пишет: «В Риме я прожил два месяца и все дела мои хорошо сладил… Было у меня свидание в одном доме и проч. и проч. и проч.»[137].
Это повторенное «и прочее» вмещает целую бурю чувств. «Потерянную» Мариуччу удалось разыскать. Он оставил ее ребенком, а теперь ей было около восемнадцати лет. И она оправдала все его ожидания!
Неаполитанский портрет (портреты) Мариуччи создан, возможно, по наброскам и воспоминаниям. И в нем столько умиленной и восторженной любви, поэзии, мягкости и очарования, что это, пожалуй, вершинное создание портретной графики художника в целом.
Живость и мягкость, простодушие и утонченность – вот незабываемые приметы этих двух девических образов, в особенности «Девушки с мальтийским крестом». Вторая девушка – более решительная и смелая. А у этой – головка слегка наклонена, обращенный в сторону взгляд ясен и задумчив, штриховка за спиной оттеняет изящество силуэта. Перед нами возникает настоящая девушка-ангел.
В том же Неаполе и в том же 1829 году Кипренский рисует еще одну молодую особу – 16-летнюю дочь российского дипломата швейцарского происхождения Александра Рибопьера. Софья Рибопьер через несколько лет выйдет замуж за графа Голенищева-Кутузова, и ее портрет известен под этой фамилией.
Но художник рисовал явно южанку (графиня Долли Фикельмон писала в дневнике, что дочери Рибопьера «немного напоминают евреек»). Героиня соотносима с женщинами «вакхического» типа, искушающими своим взглядом, – с Цыганкой, держащей в руке миртовую ветвь, и с Гадалкой, раскинувшей карты «на любовь». Только те не смотрят на зрителя, а эта искоса глядит на них своими черными, наводящими «порчу» очами. Тут мы опять встречаемся с «магическим» и «опасным» для россиянина архетипом черных очей. Сам художник испытал его неодолимое и пагубное влияние. И отдал предпочтение «ангельскому», ясному и кроткому взгляду своей Марьючи. Ее милому, сияющему чистотой, круглящемуся каждой линией девическому облику…
