Первый отрывок дает мир от лица любящего, сосредоточенного на своей возлюбленной. Второй отражает позицию возлюбленной, столь же универсально-романтическую: «Как можно оставаться равнодушным, видя около себя существо, которое живет и дышит только что для меня, которому мнения мои составляют как бы правило, а желания как бы закон, которому привычки мои обращаются в наклонность, которое удовлетворяет сердце мое своею нежностью, гордость мою – своею покорностью, уверенность в истинной, нерасчетливой любви – ревностью, странною в девочке таких лет и показывающую в ней натуру, способную дойти со временем, в отношении меня, до самого высокого самоотвержения»[134].
Это «со временем» о многом говорит. Кипренский словно грезит наяву, видя не только сегодняшнюю девочку, которой он нанял для обучения наукам старого аббата, но и будущую красавицу, на которой он намерен жениться. И эти мечты окутывают юную Мариуччу ореолом красоты и тайны, а жизнь самого художника делают открытой будущему, сияющему счастьем…
Кипренский – художник (хотя его письма говорят и о литературном даровании). Портреты Мариуччи могут тоже многое сказать о его чувстве.
В «Анакреоновой гробнице» (1821) она позировала для вакханки, танцующей с Сатиром. Но картина эта утрачена. В ходе реставрации исчезла из собрания Александра Брюллова, известного архитектора, брата Карла Брюллова. Есть портрет Марьючи (как называл ее художник), написанный в 1819 году, вероятно, в самом начале знакомства. Ей в это время лет семь-восемь. И на портрете она выглядит совсем ребенком («Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке», ГТГ). Работу, как читатели помнят, я отнесла к «итальянскому» циклу. Но, пожалуй, из всех шести картин она наименее выразительна.
Архитектор Филипп Эльсон, живший в Италии и во Франции на средства графини А. А. Потоцкой, рассказывая Гальбергу о Парижском салоне 1822 года, хвалит «Цыганку с веткой мирта в руке» и говорит о ее успехе среди французской публики («Хотя она была темна, но это было прилично»). А о «Девочке» отзывается пренебрежительно – «не то»[135]. Художнику словно нечего сказать о малышке, кроме того что она хорошенькая и смотрит прямо на зрителя, не скашивая глаз в сторону. Сам художник на своих автопортретах тоже всегда смотрит на зрителя «глаза в глаза».
В глазах девочки – доверчивость и надежда, та естественность, которую он так ценил. Темнота за ней читается скорее как фон, а не как «космический» ночной пейзаж. А маки и гвоздика, на мой взгляд, те простые луговые цветы, которые Кипренский помнил с детства. Не стоит тут искать сложную символику. «Цыганка» получилась гораздо живописнее и оригинальнее. Художнику словно бы еще нечем наполнить образ Мариуччи. Он весь в будущем.
