.
Так или иначе, но великие князья – Николай (будущий император) и Михаил – запомнили этот эпизод и вернувшегося из-за границы художника «не приняли».
Мне представляется, что если Кипренский непосредственно и не принимал участия в итальянском освободительном движении, то в душе ему явно сочувствовал, как сочувствовал ему, положим, Карл Брюллов, поселившийся в годы второго приезда в Италию (с 1850) в семействе бывшего полковника-гарибальдийца Анджело Титтони и запечатлевшего всю его семью. В дальнейшем Кипренский будет сочувствовать и польским повстанцам, свидетельством чему станет его картина «Читатели газет в Неаполе» (1831, ГТГ). Но об этом мне еще предстоит писать.
Тень сожженной натурщицы
Известно, что великих людей часто сопровождает клевета. Анна Ахматова всю жизнь ощущала за собой ее шлейф. Клевета постоянно сопровождала и Карла Брюллова. Его обвиняли в смерти возлюбленной-натурщицы, бросившейся из-за ревности в Тибр, и в том, что он выгнал из дому из-за неоправданных подозрений свою молодую жену. История с натурщицей до сих пор полна загадок, а ревность по отношению к жене была у Брюллова, как мы сейчас знаем, вполне оправданной.
Интересно, что в письме к министру двора князю Волконскому Брюллов, говоря о клевете, которая на него обрушилась в связи с разрывом с женой, ссылается и на Кипренского, тоже ставшего жертвой клеветы. Думаю, что Брюллов, как и прочие пенсионеры, не сомневался, что слухи о сожженной натурщице – «злой навет».
Тут еще досужие любители слухов смешали два обстоятельства. Натурщицу, которая погибла якобы от рук Кипренского, они сделали матерью Мариуччи – той самой девочки, о которой он нежно заботился…
Я с детства помню зловещую историю любви художника к дочери сожженной натурщицы, в авантюрном ключе рассказанную Константином Паустовским к 100-летию со дня смерти Кипренского (1936). Поводом для подобных уголовно-детективных трактовок стали старческие записки ректора и профессора Академии художеств Федора Иордана (1800–1883), опубликованные в «Русской старине» уже после его смерти (в 1891 году).
Иордан, который не был свидетелем описываемых им событий, а довольствовался слухами и нетвердой старческой памятью, пересказал «байки» о Кипренском: «…будто он имел на содержании одну женщину[124], которая его заразила, и будто болезнь и неблагодарность этой женщины привели его в исступление, так что однажды он приготовил ветошку, пропитанную скипидаром… и зажег. Она в сильных мучениях умерла». Далее, говоря о Мариучче, Иордан снова пересказывает какие-то слухи: «…полагают, что она была дочь той несчастной, сгоревшей женщины»
