— Но он был трезв, — перебил его Саттар, — когда (поискал, как сказать) случилось несчастье.
— То есть? — не понял Хасай. — Но Мамиш с ним в ту ночь пил!
Это уже говорил другой Хасай.
— Мамиш да, пил, но Гюльбала не притронулся к напиткам.
— Значит, пил до прихода Мамиша, какая разница?
— Экспертиза показала, Хасай Гюльбалаевич, что Гюльбала в момент смерти был трезв.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Хасай. — Как бы то ни было, но Гюльбала не мог решиться на такое. Я, как отец, чистосердечно делюсь с вами своими сомнениями, своей болью, и, учтите, не для протокола вовсе, а говорю вам, как сыну. Я не исключаю раздраженности, некоторого затмения, сами помните, какая духота была в ту ночь… Мамиш, думаю, сказал вам, что те разговоры, которые они вели, вряд ли дают нам повод прийти к иным толкованиям того несчастья, которое свалилось нам на голову. И не надо бередить раны ни матери его, ни мне, ни кому бы то ни было.
Саттар заслышал шорох и, повернувшись, увидел в полутьме коридора ослепительно белое женское лицо. Коридор будто засветился. Саттар поклялся бы, что он впервые видит такое белое-белое лицо, как лунный серп. Оно так же незаметно, как появилось, исчезло, и комната, где уже сгущались сумерки и они сидели, не зажигая света, вдруг погрузилась во тьму.
— Мне надо, если позволите, поговорить и с Реной-ханум, так, кажется, зовут вашу супругу?
— А это к чему? — Хасай чувствовал, что еле сдерживает себя. — Прошу ее к этому делу… — Но понял, что следователь вправе, не спрашивая позволения, говорить с Реной, резко встал и, с шумом отодвинув стул, позвал Рену.
Та, войдя, тут же зажгла свет, и Саттар, как только она посмотрела на него, встал, волнуясь, поздоровался, будто чувствуя вину за то, что беспокоит столь хрупкое существо, которому и свет-то электрический причиняет боль.
— Я только хотел бы, — глядя не на нее, а на Хасая, проговорил Саттар, — задать вам один-единственный вопрос.
Хасай с подчеркнутой обидой вышел, оставив их наедине.
— Скажите, — все еще находясь под впечатлением удивительного ее появления в полутьме коридора, спросил Саттар, — вы были дружны с Гюльбалой?
О, наивный вопрос!.. Рена вздрогнула, как показалось Саттару, и ему стало жаль ее. Рену от страха и впрямь била мелкая дрожь.
— Простите, я еще не все осознала, так ужасно, что Гюльбала погиб, извините меня.
— Ну что вы, это вы меня извините, если вам трудно, можете не отвечать мне, пожалуйста.
