Вы подаете пример другим лицам, у которых могут быть другие неудовлетворенные законные запросы и которые могут ухватиться для удовлетворения их за вашу аргументацию и пытаться достичь своей цели посягательством на собственность, если не на жизнь, третьих лиц. Я знаю, к несчастью, что вы не отнесетесь с вниманием к моим словам. Я лишь прошу вас поразмыслить об этом».
«Я уже размышляла об этом», – возразила я.
«Поразмыслите, хотя бы немного, и поразмыслите хладнокровно. Я лишь могу сказать, что хотя приговор, который я произнесу, должен быть суровым, должен соответствовать серьезности преступления, в котором вы признаны виновной, – если только сознаете зло, вами творимое, и ошибку, вами делаемую, и попытаетесь исправить содеянное, употребив свое влияние в должном направлении, – я первый все усилия свои направлю для того, чтобы добиться смягчения своего приговора.
Я не могу и не хочу признавать ваше преступление обыкновенным. Оно не обычно. Оно в высшей степени серьезно и, что бы вы о нем ни думали, оно безнравственно. Я принял во внимание указание присяжных о снисхождении. Вы сами упомянули максимальное наказание, предусмотренное законом для этого преступления. Минимальное наказание, какое я могу вам назначить, это три года каторжных работ».
Едва приговор был произнесен, как сразу нарушилась напряженная тишина, царствовавшая в суде во все время процесса, и разразилась настоящая буря. Сперва-то был просто смущенный и возмущенный ропот публики: «Позор! Позор!» Затем ропот сменился громкими и негодующими криками, с галерей и внизу в зале раздался неумолчный хор: «Позор! Позор!» Женщины вскочили со своих мест, некоторые даже вскочили на стулья, крича изо всех сил: «Позор, позор!», когда меня уводили под конвоем двух надзирательниц. «Держите высоко наше знамя!» – крикнул женский голос, и хором раздалось в ответ: «Мы будем держать!», «Браво!», «Трижды да здравствует мистрисс Панкхёрст!»
Впоследствии я узнала, что шум и смятение продолжались еще несколько минут после того, как меня увели, причем судья и полиция были бессильны восстановить порядок. После того женщины стали выходить с пением женской «марсельезы».
В три часа, когда меня выводили из здания суда через боковой выход на Ньюгэт-Стрит, я увидела толпу женщин, собравшихся, чтобы приветствовать меня. В сопровождении двух надзирательниц меня отправили в карете в Холлоуэй, где меня ожидала голодовка. Десятки женщин последовали за нами в таксомоторах, и когда я прибыла к воротам тюрьмы, здесь снова произошла демонстрация протеста, и снова встретили меня приветствия.
