я
сделаю все, что только в человеческих силах, чтобы как можно скорее прервать его. Я не чувствую за собой вины. Я считаю, что выполнила свой долг. Я признаю себя военнопленной. Я не признаю никаких моральных обязательств сообразоваться с вашим приговором или подчиниться ему. Я прибегну к отчаянному средству, к какому прибегали другие женщины. Для вас должно быть ясно, что борьба будет неравная, но я не откажусь от нее – я буду ее вести, пока сохраню искру жизни или каплю сил.
Я буду бороться, бороться, бороться, с той самой минуты, как войду в тюрьму. Буду сопротивляться врачам, если они попытаются кормить меня. В прошлом мае я была приговорена к 9-месячному заключению. Я провела в тюрьме всего 6 недель. Находятся люди, которые смеются над пыткой голодания и насильственного кормления. Одно только я могу сказать на это, и доктора подтвердят мои слова: я была освобождена потому, что если б оставалась в тюрьме еще несколько дней, то меня не было бы уже в живых.
Я знаю, что представляет собой эта пытка, ибо прошла через нее. Некоторые женщины и сейчас подвергаются ей, подвергаются ей дважды в день. Подумайте об этом, милорд, дважды в день идет эта борьба. Дважды в день слабая женщина сопротивляется подавляющей силе, борется до тех пор, пока в состоянии это делать; борется против женщин и даже против мужчин… Вчера в Палате Общин обсуждалась новая мера или, вернее, добавочное наказание. Разве это не странно, что законов, которых было достаточно для того, чтобы сдерживать мужчин на протяжении всей истории нашей страны, оказывается недостаточно, чтобы сдерживать женщин – порядочных, заслуживающих уважения женщин?
Женщинам, представительницей которых я являюсь, женщинам, которые, откликаясь на мое подстрекательство, шли на эти ужасные последствия, нарушат законы, – им хочу я сказать, что я не изменю им, но пойду навстречу всем ужасам, и я знаю, что они будут продолжать борьбу, останусь ли я в живых uли умру.
Наше движение не остановится, оно будет становиться все шире, пока мы не получим гражданских прав, какими обладают женщины в наших колониях, каких они требуют по всему цивилизованному миру.
Вот все, что я хотела сказать».
Судья, объявляя приговор, произнес: «Мой долг, мистрисс Эммелин Панкхёрст, и весьма тягостный долг, произнести приговор, по моему мнению, вполне справедливый и уместный, за преступление, в котором вы признаны виновной, причем мной принято во внимание заявление присяжных о снисхождении. Я вполне признаю, как я уже сказал, отсутствие у вас тех эгоистических побуждений, какие обычны для большинства преступников, но хотя вы закрываете глаза на это, не могу не указать вам, что преступление ваше не только серьезное, но, в разрез с вашими мотивами, безнравственно. Оно безнравственно потому, что не только ведет к уничтожению собственности лиц, которые не причинили вам никакого зла, но и потому, что вопреки вашим расчетам может подвергнуть других людей опасности быть изувеченными или даже убитыми. Оно безнравственно потому, что вы соблазняете и соблазнили других людей – молодых женщин, может быть, – совершать подобные преступления с риском погубить самих себя. Оно безнравственно, наконец, и потому, что вы сами не сможете его одобрить, если только подумаете хорошенько.
