Имею ли я право считать Вильяма Гаррисона в числе моих соратников? Он настолько опередил меня в исполнении задачи своей жизни; окончив свои громадный труд, достигнув цели, он покинул наш мир в то время, когда мы едва только стали делать первые шаги, только открыли боевой огонь.
Как бы то ни было, мы встретились. Задолго до моего личного знакомства с Гаррисоном меня вдохновлял его пример, так как с ранней молодости я следила за великим движением в пользу уничтожения невольничества; Гаррисон же был душой движения и вождем его. Уничтожение невольничества составляет страницу в истории, о которой, к сожалению, почти забыли; впрочем, только по эту сторону Атлантического океана побледнело воспоминание о таком великом событии. Даже самое имя того, кто был действительно героем движения, почти неизвестно современному поколению. А между тем как прекрасно, как удивительно совершенное им дело! Подумать только: освободить четыре миллиона черных невольников! Достигнуть этого можно было благодаря непоколебимой твердости этого необыкновенного человека! Первые шаги были трудны и несмелы, как всегда бывает в великих делах, составляющих эпоху в жизни человечества. Гаррисон должен был сам печатать и доставлять свою газету «Le Libérateur» («Освободитель»), которая обессмертила его имя.
In а small chamber, friendless and unseen,
Toiled o’er his types one poor unlearned young man,
The place was dark, unfurnished and mean,
Jet there the freedom of a race began.
В маленькой комнатке бедный молодой человек одинокий и неизвестный, малосведущий, трудолюбиво склоняется над типографскими шрифтами. В комнате темно, неуютно; обнаженные стены и убогая обстановка, а между тем там родилась свобода целой расы.
В моей простой и краткой заметке я хочу всё же поделиться чрезвычайно дорогим для меня воспоминанием о тех немногих словах, с которыми он обратился к нам, а также хочу упомянуть о его письмах.
В 1871 г., то есть два года после опубликования нашего манифеста, Гаррисон послал письмо в газету «New-York Tribune», в котором после краткого изложения законоположения, приводимого нами в манифесте, он пишет следующее:
«Национальные и местные общества работают в пользу отмены этих законов с энергией и рвением, напоминающими борьбу против невольничества в Британских колониях и борьбу против закона о ввозе хлеба. Английские женщины стали во главе движения. Они и раньше поступали так, если приходилось отстаивать правое дело, и их ничуть не трогала клевета, направленная против них со всех сторон. Я желаю выразить публично этим женщинам свое уважение и сожалею, что не могу найти достаточно подходящих слов для выражения моего восторга перед их силой духа, смелостью и умом; все это ясно видно в их манифесте. Я также восторгаюсь стойкостью и спокойствием, с какими они встречают самые гнусные вызовы. Эти смелые женщины будут способствовать тому, что время наше надолго остается в памяти людей, а потому они вполне заслуживают признательность всего человечества. Если бы они имели представительство в парламенте, то такой ужасный закон не был бы даже предложен. Давно уж во всех странах женщины находятся в зависимости от мужчин. Они лишены всех, самых естественных прав, с ними обращаются как с существами низшими и подвергают их всевозможным стеснениям, основанным на законах. Твердое и бесповоротное решение аболиционисток – не идти ни на какие компромиссы. Правительство предупреждено, что возбуждение, достигшее уже очень больших размеров, подобно морскому приливу, быстро прибывающему. Он станет больше и сильнее, он все будет увеличиваться, пока наконец система узаконенной проституции не будет уничтожена и законы страны не станут выражением национальной совести»…
