Двадцать лет спустя, в декабре 2004 года, он, много лет не выходивший из дому, ни с кем не разговаривавший, получал премию Андрея Белого. Поэт Аркадий Драгомощенко сравнил его тогда с деревом, в которое ударила молния, и оно стоит, почерневшее, расколотое, «грозным напоминанием о том, что не подлежит счету», а прочие цветут, плодоносят и умирают в расчисленные им сроки.
Соснора говорил тогда – такой момент истины, на моей памяти, позволил себе перед смертью лишь Олег Каравайчук – о том, о чем непристойно говорить на торжествах, не о думах и душах, не о дисперсии и энтропии, а о своей жизни и своем одиночестве. О том, что «никого не осталось», ровесники – кто эмигрировал, кто умер, кто покончил с собой: «Погибли все, кого я любил». О том, что только что, в ноябре, умер прозаик Рид Грачев, познавший момент славы в 1960-х годах, потом объявленный сумасшедшим, бросивший писать, порвавший со всеми друзьями: «Беззащитный, чистый, самый чистый человек, которого я знал». О том, как ребенком прошел блокаду и войну, а вернувшись в Ленинград, связался с «пижонами» Невского проспекта, а когда их «разогнали», сам ушел в армию: «Тот, кто прошел войну, мирную жизнь не приемлет и не поймет до конца жизни».
Он ни на что не жаловался и никого не обличал. Только иногда спрашивал зал: «Понимаете?» И этот вопрос обозначал невозможность понять, что переживает Виктор Соснора. При этом он был необычайно красив, светски ироничен и смеялся над своей глухотой, благодаря которой стал «как медиум» и оценивает чужие стихи по пластике читающих их авторов.
В юного Соснору влюбились с полстроки великие старики. Николай Асеев написал предисловие к дебютному сборнику «Январский ливень» (1962) и на пару с Лилей Брик, с которой ради такого случая помирился после тридцатилетней ссоры, оповестил мир о рождении наследного принца авангарда: во Франции Соснору привечал Луи Арагон, в США – Давид Бурлюк. На другом литературном фланге академик Лихачев, автор предисловия к «Всадникам» (1969), восхищался вариациями на темы «Слова о полку Игореве» и летописей.
Но поэзия Сосноры не сводима ни к линии футуризма-сюрреализма, ни к авангардной архаичности. Его Древняя Русь истекала и кипела красками и хмелем, кровью и жаром.
За Изюмским бугром
побурела трава,
был закат не багров,
а багрово-кровав,
желтый, глиняный грунт
от жары почернел.
Его ритмические видения то темны и грозны:
Но зато на трубах зданий,
на вершинах водосточных
