— Иди сюда, Алексей, — послышалось вскоре.
Акаченка он застал склоненным над крохотной лужицей. Она сохранилась от давней непогоды: закрытая тенью деревьев, высыхала медленно. По краям ее, словно след затягивающейся, заживающей раны, влажновато блестела глина. На ней, на этой глине, четко проступал след сильно стертой шины.
— Вот-т она! — сказал Акаченок, выпрямляясь.
— Чья только?— сказал Шатохин.
— Курослеповская, — убежденно сказал Акаченок. — Кто на мотоцикле катать будет на такой лысине. А других телег с шинами я во всей Нежме не знаю.
По мрачному, не располагающему к разговору ельнику они неторопливо прошли с километр и обнаружили чуть в стороне от дороги поломанную молодую елочку.
— Ну вот, теперь легче, — с веселинкой и уловимым азартом в голосе сказал Акаченок. — Напрямую ехали, подлесок мяли. Если прямить так, — он махнул рукой вперед, — четко на смолокурню наткнешься. Сейчас уклон пойдет, ручей будет, а потом опять на повышение. За ручьем сосна и береза начинаются. Мы часто на смолокурню в детстве наведывались. Родители запрещали, а все равно ходили. Мать, помню, однажды выстегала за это.
Шатохин молчал. Рад был бы поддержать разговор, да идти по гущине кустарника трудно. Жалел, что не переоделся в старое. О колючие заросли пошедшего в низине шиповника, о торчащие там и сям коряги не мудрено порвать одежду.
Ручей дал знать о себе гортанным шумом. Берег его был чист в том месте, где подошли. Темная вода стремительно катила опавшие багряные и желтые листья. Ручей шириною сажени в полторы — почти речушка. На родине Шатохина таким названия дают. Может, и у этого было.
— А вот здесь распрягли лошадку, телегу оставили, — Акаченок указал пальцем.
В нетвердой зыбковатой почве вблизи от берега виднелись четыре серпообразных вмятины от колес, частые следы конских копыт.
— Глубоко тут? — спросил Шатохин, кивая на ручей.
— Хм, — усмехнулся Акаченок, — не выйдет вброд, воды по пояс. Бревна поваленные, чуть пройти, должны быть, если не сгнили.
Мосток сохранился. Оба перебрались благополучно.
— Вот мы и в Тимофеевом кругу, — сказал Акаченок. — Как оно, страшно?
— А ты знаешь, как-то неприятно.
Следы подков мелькали кое-где, тронутая жухлостью трава примята. Оперуполномоченные точь-в-точь повторяли чужой путь.
— Ты хоть знаешь, как древесный уголь делали? — спросил Акаченок.
— Понятия не имею.
— Выкапывали яму, и не одну — метра по три или побольше, глубиной в рост человека. Закладывали туда березовые бревна во всю длину ямы в несколько рядов. Поджигали, а потом закидывали землей, следили, чтобы дым шел, а огонь не пробивался. За недельку все лишнее из бревен вытекало. Тогда еще один слой земли насыпали, наращивали насыпку, чтоб совсем воздух не попадал. Три-четыре дня — и готово, можно откапывать, мельчить горелые бревна.
