— Ну что, Дик, пойдем?
Слово «пойдем» было хорошо известно Дику, оно всякий раз сулило интересную прогулку и знакомство с массой новых вещей, но это слово всегда произносил я, а теперь Дика приглашал с собой просто знакомый человек, а не хозяин. И Дик озадачился. Ища поддержки, он взглянул на меня, словно спрашивал: куда идти и зачем?
Действительно, подумал я, зачем? Разве нам плохо вдвоем? Сейчас сварим какой-никакой ужин, поедим, а потом включим «Рекорд» и будем слушать музыку и заниматься своими делами. А вместо этого Дику предстоит идти в холодную каюрню и провести там всю ночь под враждебными взглядами собак. И так — все последующие ночи.
Это показалось мне таким нелепым, что я чуть было не сказал Кулакову, уже расстегивающему на Дике ошейник, что передумал и Дик останется у меня. Но вовремя опомнился и, чтобы скрыть свое замешательство, тоже подошел к Дику.
— Пойдем, Дик, пойдем.
Это было другое дело, на этот раз приказ исходил от меня, и Дик с готовностью завертел хвостом и без всякого позволил Кулакову надеть новый ошейник.
Я хотел сам отвести Дика на каюрню, но на улице Кулаков отобрал у меня поводок.
— Уговор дороже денег. Через месяц заглядывай, а пока даже и близко не подходи. Не порть дело.
Он дернул за поводок, и Дик, уверенный, что и я пойду с ним, послушно затрусил рядом с Кулаковым, но, видя, что я не трогаюсь с места, заартачился и стал вырываться. Пришлось подойти и успокоить Дика.
— Иди, Дик, иди, — внушал я, и он хотя и неохотно, но подчинился, однако все время оглядывался, надеясь, что я не оставлю его. Глядеть на это было тяжело, я отвернулся и пошел домой.
Рассказывать о жизни, которая наступила, не хочется. Весь мой быт снова разладился, и не было никакого желания налаживать его. Бывало, готовя еду для Дика, я варил что-нибудь и для себя, теперь же опять перешел на сухомятку, и единственной горячей пищей был только чай. Время тянулось скучно и однообразно, слава богу, что была работа, а то хоть кричи караул. Правда, теперь меня поддерживало и еще одно — ожидание весны. Весной кончался срок моей работы на Курилах, и я с нетерпением ждал дня, когда сяду на пароход или в самолет и разом освобожусь от всех переживаний. Каждому свое в этом мире: Дику — оставаться и работать в упряжке, а мне — устраиваться где-нибудь на новом месте, где все забудется.
Но пока ничего позабыть было нельзя, и через неделю я поинтересовался у Кулакова, как там Дик.
— Нормально, — ответил Кулаков, но в его голосе мне послышалась какая-то озабоченность.
