Хочу упомянуть объ одномъ лѣтѣ, проведенномъ мною въ имѣніи того самаго директора банка, у котораго нѣкоторое время въ качествѣ заклада хранилась шуба моего отца. Я перешелъ въ пятый классъ гимназіи и былъ приглашенъ преподавателемъ къ младшимъ дѣтямъ этого банкира. Имѣніе находилось въ 25 верстахъ отъ Полтавы, и пріобрѣлъ онъ его отъ раззорившейся дворянской семьи. Въ немъ велось крупное хозяйство. Въ первый разъ въ жизни мнѣ пришлось провести болѣе или менѣе продолжительное время внѣ города, на лонѣ природы, и притомъ въ обстановкѣ исключительно благопріятной. Семья банкира жила въ старинной помѣщичьей усадьбѣ. Большой каменный двухэтажный домъ съ просторными, обставленными старинной мебелью комнатами; за домомъ обширный старинный паркъ съ прудомъ; необозримыя поля, покрытыя колышущейся озимой пшеницей. Эти красоты были для меня новыми и производили на меня чарующее впечатлѣніе. Все свободное отъ занятій съ учениками, отнимавшихъ 5—6 часовъ въ день, время я проводилъ лежа на травѣ, въ уединенномъ уголкѣ парка, и часами не уставалъ наблюдать за порхающими птичками, за движеніемъ листвы старинныхъ дубовъ и липъ, а по вечерамъ жадно прислушивался къ пѣнію соловьевъ. Помню, что въ пятомъ классѣ, вскорѣ послѣ каникулъ, учитель словесности задалъ намъ сочиненіе — описать садъ. Я воспроизвелъ впечатлѣніе отъ сада, въ которомъ я провелъ столько времени предшествующимъ лѣтомъ. Это сочиненіе учитель призналъ образцовымъ и оцѣнилъ его отмѣткой «пять съ плюсомъ». Пребываніе въ этомъ имѣніи заронило на всю жизнь въ мою душу любовь къ природѣ и къ деревенской жизни. Но и въ другомъ отношеніи это лѣто было для меня интереснымъ. Мнѣ впервые пришлось жить въ обстановкѣ довольства и благосостоянія, ближе ознакомиться съ жизнью состоятельной еврейской семьи и видѣть, какъ живутъ богатые люди, у которыхъ нѣтъ заботы о томъ, гдѣ раздобыть нѣсколько рублей на базаръ передъ субботой, — но зато нѣтъ и идеаловъ, нѣтъ прошлаго, и нѣтъ цѣли въ будущемъ, кромѣ умноженія капитала. Я увидѣлъ, какъ развращена среда, въ которой нажива служитъ кумиромъ. Владѣлецъ богатства, среди котораго я жилъ, выходецъ изъ Каменецъ-Подольска, не имѣлъ ничего общаго съ еврействомъ и вообще былъ полный невѣжда. Въ молодости онъ служилъ по виннымъ откупамъ; въ Полтавѣ онъ содержалъ самый крупный оптовый складъ спирта. Жена его умѣла говорить по французски и считала себя образованнѣйшей женщиной. Злая по натурѣ, она грубо обращалась съ бѣдными. Въ домѣ жили гувернантка, бонна, учитель музыки. Пріѣзжали въ гости молодые люди, и вся эта компанія, вмѣстѣ съ старшимъ сыномъ въ семьѣ, моимъ товарищемъ по гимназіи, являла примѣръ необузданной распущенности. Чудная окружавшая ихъ природа не внушала имъ никакихъ особенныхъ чувствъ. Насколько неизмѣримо выше этой мишурной жизни была въ моихъ глазахъ трудовая жизнь бѣдняка еврея, голодающаго матеріально, но способнаго къ возвышенію духа, къ умственнымъ наслажденіямъ! Въ сравненіи съ такимъ бѣднякомъ, мой амфитріонъ былъ нищій духомъ. И сколько приходилось мнѣ потомъ въ жизни встрѣчать такихъ богачей-нищихъ! Они представляли собою лишь наростъ на еврейскомъ національномъ организмѣ, продуктъ ненормальной еврейской жизни; результатъ забвенія истиннаго еврейскаго духа; а вѣдь именно наблюденіемъ надъ этимъ наростомъ, къ несчастію, питалась всегда антисемитская агитація.
