Меламедскій заработокъ отца былъ далеко недостаточенъ для содержанія многочисленной семьи, борьбы съ болѣзнью матери и леченія хворающихъ маленькихъ дѣтей. Нуженъ былъ посторонній заработокъ. Отцу повезло. Къ нему почувствовалъ расположеніе владѣлецъ дома, въ которомъ мы жили, и, уѣзжая изъ Полтавы, этотъ владѣлецъ сдалъ отцу въ аренду весь дворъ со всѣми строеніями. Квартиры сдавалъ уже отецъ въ субъ-аренду. Отъ этой операціи отецъ получилъ выгоду въ видѣ даровой квартиры и 200–300 рублей въ годъ. Одинъ изъ флигелей въ усадьбѣ занималъ старикъ Сливицкій, присяжный повѣренный, очень почтенный человѣкъ, безсемейный. При немъ жила, въ качествѣ завѣдывающей хозяйствомъ, пожилая полька, его родственница, съ дочерью, ученицей гимназіи. Это были первые христіане, съ которыми я встрѣтился. Мать и дочь меня полюбили и всячески выказывали свое расположеніе ко мнѣ. Отецъ мой подолгу бесѣдовалъ, какъ со старикомъ присяжнымъ повѣреннымъ, такъ и съ его родственницей. Повидимому, этими бесѣдами и внушена была отцу мысль и придана была смѣлость совершить казавшійся немыслимымъ переворотъ: былъ приглашенъ ученикъ 8-го класса, одинъ изъ немногихъ тогда евреевъ гимназистовъ (Островскій, впослѣдствіи извѣстный врачъ въ Ялтѣ), который сталъ меня обучать, по всѣмъ правиламъ искусства, грамматикѣ и арифметикѣ. Это было въ началѣ весны, послѣ Пасхи. Вскорѣ Островскій былъ замѣненъ другимъ гимназистомъ 8-го же класса, Шеболдаевымъ. Бѣлокурый юноша, чрезвычайно симпатичный, внушилъ мнѣ большую къ себѣ любовь, и этому обстоятельству, а не его педагогическимъ талантамъ я обязанъ тѣмъ, что за 4 мѣсяца я оказался вполнѣ подготовленнымъ по всѣмъ предметамъ, не исключая латинскаго языка, за два класса гимназіи, превосходно зналъ русскую грамматику, безъ ошибокъ писалъ подъ диктовку; курсъ арифметики и умѣніе рѣшать самыя сложныя задачи не представляли для ученаго талмудиста, конечно, никакихъ затрудненій. Но трудно было мнѣ, не говорившему до того по-русски, за нѣсколько мѣсяцевъ овладѣть русскою рѣчью. Я бѣгло читалъ, но не умѣлъ дѣлать надлежащихъ удареній. Занимаясь съ названными учителями, я, однако, не прерывалъ обычныхъ своихъ талмудическихъ занятій, и мой образъ жизни съ внѣшней стороны не подвергся никакому измѣненію. Намѣреніе «отдать меня въ гимназію» было тайной отца. И только за короткое время до вступительныхъ экзаменовъ, происходившихъ въ августѣ, отецъ сталъ заниматься раздобываніемъ для меня изъ Мира метрики; а такъ какъ ея не существовало, то пришлось замѣнить ее обычнымъ въ то время удостовѣреніемъ нѣсколькихъ старожиловъ мѣстечка о томъ, что они-де твердо помнятъ, что «31 января (4-ый день Шеватъ 5623 г.) 1863 года у Шаи-Боруха Сліозберга, отъ законной жены его Эсфири Нохимъ-Давидовны, урожденной Ошмянской, родился сынъ», и что они «были приглашены на обрядъ обрѣзанія, при которомъ наречено было ему имя Генохъ». Трудности представляло полученіе увольнительнаго отъ Налибокскаго мѣщанскаго общества свидѣтельства, т. е. свидѣтельства о томъ, что по приговору общества я увольняюсь изъ мѣщанъ, и не встрѣчается препятствій къ поступленію въ учебное заведеніе. Такимъ образомъ замыселъ отца былъ обнаруженъ. Началась титаническая борьба Налибокскаго дѣдушки и другихъ родственниковъ противъ отца. Происходили бурныя объяснененія. Оплакивали мое будущее вѣроотступничество, грозили Божьими карами, взывали къ совѣсти отца и умоляли не губить еврейскую душу, не лишать Израиля будущаго свѣточа Торы. И, наконецъ, указывалось на матеріальное разореніе, такъ какъ нельзя себѣ было представить совмѣщеніе званія «отца гимназиста» со званіемъ меламда. Но ничто не могло повліять на рѣшеніе отца, несмотря на обычную его податливость вліянію дѣда. Помню, что онъ приводилъ въ примѣръ бывшаго тогда во всей славѣ среди евреевъ покойнаго И. Г. Оршанскаго: онъ, хотя родился въ Екатеринославѣ, но происходилъ изъ семьи, принадлежавшей къ полтавскимъ старожиламъ, и, конечно, только поэтому полтавскіе евреи имѣли представленіе объ Оршанскомъ. Говорили, что это знаменитѣйшій писатель, и съ благодарностью констатировали, что свой талантъ и ученость онъ посвящаетъ евреямъ, защищая свой народъ противъ притѣсненій и безправія. Отецъ давалъ торжественныя обѣщанія, что мое поступленіе въ гимназію не отразится на моей набожности; что, благодаря незадолго передъ тѣмъ изданному распоряженію, евреи-ученики гимназіи могутъ, по желанію, быть освобождаемы отъ письменныхъ работъ по субботамъ; что мои занятія Талмудомъ, если и будутъ сокращены, то не прекратятся совсѣмъ, что не пропущена будетъ ни одна суббота безъ того, чтобы я не ходилъ въ синагогу къ первой очереди молитвы, оканчивающейся до начала занятій въ гимназіи, т. е. къ 9 часамъ утра; что я не буду нарушать субботняго отдыха ношеніемъ книгъ въ гимназію, и т. д. Еще до конца Ильинской ярмарки, отецъ, увѣренный, что я выдержу экзаменъ, со значительными для себя лишеніями, израсходовался на закупку синяго сукна для моего гимназическаго мундира и сѣраго для шинели, — на ярмаркѣ мануфактура стоила дешевле.
