Наступилъ, наконецъ, день 7 августа, когда происходили въ полтавской гимназіи вступительные экзамены. Ему предшествовала безсонная ночь, проведенная въ мечтаніяхъ о предстоящей новой жизни. Помню трепетъ, охватившій меня, когда я предсталъ передъ директоромъ гимназіи Шульженко, изящнымъ, сравнительно молодымъ человѣкомъ. Меня ввели въ актовый залъ. Я въ первый разъ въ жизни увидѣлъ такое большое помѣщеніе, на меня произвели большое впечатлѣніе портреты царей, во весь ростъ, до того мною никогда не виданные. Сновали, внушая страхъ, учителя въ вицмундирахъ. Когда я сталъ отвѣчать на задаваемые экзаменаторами вопросы, мнѣ казалось, что сами цари съ портретовъ устремляютъ на меня свои пытливые взоры. Нѣсколько успокаивало меня присутствіе въ залѣ учителя нѣмецкаго языка Л. К. Кана, который жилъ въ домѣ, арендуемомъ моимъ отцомъ, и былъ поэтому мнѣ знакомъ. Канъ былъ крещеный еврей изъ Курляндіи, человѣкъ большого образованія, знатокъ нѣмецкой литературы, и притомъ совершенно негодный учитель; онъ настолько плохо говорилъ по-русски, что каждая произнесенная имъ фраза вызывала у учениковъ смѣхъ.
Всѣ экзамены, устные и письменные, прошли у меня съ большой удачей, русская диктовка — безъ единой ошибки. На слѣдующій день предстояло выдержать устный экзаменъ по русскому языку. Меня заставили читать разсказъ изъ «Родного Слова» и пересказать его своими словами, а затѣмъ и сдѣлать грамматическій разборъ нѣкоторыхъ фразъ. Послѣдній былъ сдѣланъ настолько успѣшно, что вызвалъ удивленіе экзаменаторовъ, но мое произношеніе при чтеніи и коверканная рѣчь при пересказѣ прочитаннаго повергли этихъ экзаменаторовъ въ совершенный ужасъ. Я помню, какъ къ экзаменаціонному столу былъ приглашенъ директоръ гимназіи, и полушепотомъ ему было сообщено объ этомъ феноменальномъ случаѣ: мальчикъ обнаруживаетъ отличныя знанія по всѣмъ предметамъ, не исключая и русской грамматики, но невѣроятно плохо говоритъ по-русски. Рѣшено было признать меня выдержавшимъ экзаменъ въ третій классъ, но убѣдить отца оставить меня во второмъ классѣ, дабы я могъ восполнить пробѣлы въ умѣньи владѣть русской рѣчью. Отцу пришлось согласиться, и такимъ образомъ, я, готовый талмудистъ, научившійся побѣждать всѣ трудности даже комментатора «Магаршоа», сталъ гимназистомъ 2-го класса, проходившимъ именованныя числа и другія подобныя премудрости.
Полтавская гимназія имѣла въ это время опредѣленную репутацію, и передъ высшимъ начальствомъ аттестовалась не съ лучшей стороны. Какъ разъ въ годъ моего поступленія въ гимназію изъ нея былъ удаленъ по политической неблагонадежности учитель исторіи Чарторыйскій. Впослѣдствіи я узналъ, что онъ принадлежалъ къ одному изъ кружковъ, повидимому, чайковцевъ и народовольцевъ. Онъ группировалъ вокругъ себя лучшіе элементы изъ старшихъ классовъ гимназіи. Вліяніе его на молодежь было неотразимо. Его очень любили, его уроки приводили гимназистовъ въ восторгъ. Мнѣ довелось черезъ 35 лѣтъ послѣ этого встрѣтиться съ нимъ въ Петербургѣ, гдѣ онъ состоялъ на маленькой должности, и я узналъ, что послѣ полтавской гимназіи онъ велъ скитальческую жизнь, былъ въ ссылкѣ въ Сибири, служилъ по земской статистикѣ, а потомъ даже попалъ въ мировые судьи на Кавказъ. Оттуда его занесло въ Петербургъ, гдѣ онъ сильно нуждался.
