— Такое, и при детях! Балда! Да как ты вообще смеешь разевать рот? Ничего у тебя нет, ничего ты не умеешь, ни на что ты не годен!
Она сорвала с вешалки его зимнюю куртку и швырнула ее в лицо мужу.
— Хочешь доказать, что ты мужчина? Уже десять лет, как перестал им быть. Ты пуст, как барабан! Выхолощенный козел, рассохшаяся бочка — вот ты кто!
Не считаясь с присутствием детей, она ругала Бинерта самыми последними словами и наступала на него с кочергой в руках.
Приступ ярости, охвативший Бинерта, улегся так же быстро, как и вспыхнул. Он вышел, не проронив ни слова, и долго стоял, прислонясь к стене хлева, рядом со свиным закутком.
Бинертша побушевала еще некоторое время, потом ни с того ни с сего обозвала дочерей неблагодарными тварями, отшлепала тетрадью Линду по щекам и выбежала на улицу.
Брозовский как раз украшал окна своего дома гирляндами из еловых веток. Минна поддерживала лестницу, на которой он стоял.
Как фурия, промчалась Ольга Бинерт мимо, не поздоровавшись и нарочно наступив на еловые ветки, что лежали рядом с лестницей.
— Ты что, слепая, что ли? — упрекнула ее Минна. — Ведь можно и обойти.
А Ольге только того и надо было. Она сразу взвилась.
— Не топтать, а содрать все это дерьмо надо к чертям собачьим! С такими соседями, как вы, сраму не оберешься. И не думайте, будто это вам сойдет с рук. Вам еще все припомнят! — визгливо кричала она.
— Что ты, Ольга… — Минна совершенно растерялась.
— Не хочу иметь с вами ничего общего! Еще узнаете, почем фунт лиха. Привезти в Гербштедт знамя из России, ха-ха-ха! Да вы, вы…
Брозовский стоял на лестнице с гирляндой через плечо, зажав в губах несколько гвоздей. Он даже рассмеяться не мог. Рехнулась она, что ли?
Громкие крики привлекли внимание соседей. Из окон больницы на другой стороне улицы выглянули больные.
— Что эта коза разблеялась? — спросил одни.
— Козел понадобился! — сказал со смехом другой.
И Бинертша, продолжая ругаться, пустилась вниз по улице.
Келльнер топтался в дверях своего дома и сердито качал головой.
— Ну, что тут скажешь? Уж сколько раз я говорил старому идиоту, Эдуарду: взяв эту бабу, ты себе жернов на шею повесил. Вечно у нее язык чешется, да и кое-что еще…
За ночь ветер вымел небо дочиста. Воскресным утром он погнал белые барашки, оставшиеся от дождевых туч, за холмы, на юго-запад, растеребил их, разметал, и в прозрачной голубизне солнце ласково улыбалось весеннему дню.
Из слуховых окон под крутыми крышами шахтерских домиков, из форточек свисали красные флаги с серпом и молотом. Генрих Вендт вместе с женой и детьми прикреплял над дверью дома еловые ветки. Его жена приколола трем девочкам по букетику фиалок на груди, и дети сияли от счастья. Только тринадцатилетний Карл недовольно ворчал, потому что сапожник не успел починить его ботинки. Ему всегда доставалось от матери за то, что на нем все горело. Устало опустив плечи, Генрих стоял посреди улицы, любуясь делом своих рук.
