Хризостом до последнего обманывал сам себя, убеждая, что он рыщет по Литебергу в поисках новых музыкантов для королевского двора. Сам себя убеждал – и сам знал, что врет. Конечно, музыканты ему были нужны – хорошие музыканты всегда в цене. Но хотел бы он просто набрать новеньких – запустил бы на рыночную площадь глашатаев да повесил по городу несколько досок с объявлением для тех, кто умеет читать. А сам сидел бы себе и ждал, когда придут, да прослушивал бы их. Но он искал Эрику – и поэтому бродил от одной площади к другой, прислушиваясь к треньканью струн, звону колокольцев и нежному пению дудочек. И нигде ее не слышал. Неужели она направилась куда-то в другой город? При этой мысли Хризостом похолодел. Силы мироздания, с нее ведь станется развернуться и уйти, не простив родного брата. Нет, вряд ли она ушла бы сейчас: в Литеберге полно мест, где хороший музыкант может легко заработать. Тем более в эти дни, пока в городе еще остается куча гостей, приехавших на празднества.
При мысли о празднествах Хризостом скривился: перед глазами у него словно промелькнул разъяренный Снежок, а потом по гладкому белому полу разлилась огромная лужа крови. Он поежился, прогоняя идущий по спине холодок, и подумал, что если вспомнилась такая кошмарная картина, то ничего доброго из поисков сейчас не выйдет. Надо возвращаться. Хризостом повернул обратно, решив на всякий случай пройти другим путем, мимо маленького рынка, на котором почти не было заезжих торговцев – здесь сбывали товар городские ремесленники. Литеберг по всему королевству славился местной обувью и сбруей, и Хризостом пошел по кожевенным рядам – тут было больше всего народу. Он равнодушно смотрел на ремни, бурдюки, сапоги и седла и уже собирался махнуть рукой на свои поиски и вернуться, как вдруг вдали, у маленького лотка с горячим ржаным хлебом и пирогами, увидел невысокую женщину, которая тихо переговаривалась с лоточником. На голову ее был наброшен тонкий темный платок, но Хризостом сразу узнал сестру. Он бросился к лотку, сшибая прохожих на пути, и через миг был уже возле Эрики.
– Сестренка! – почти закричал он. – Эрика!
Она отвернулась в сторону, словно не замечая.
– Эрика! – Хризостом подскочил к сестре, но та по-прежнему смотрела словно сквозь него. Он разозлился. Эрика должна его простить! Сейчас он расскажет ей о человеке, который ее искал, и она волей-неволей прислушается – а там он попросит прощения, и сестра, конечно, простит. И Хризостом уже готов был извиниться, как вдруг его снова охватила мысль, что дивная музыка, которую он сочинил для голоса сестры, так никогда и не будет спета, что представление, которое он столько лет придумывал, не будет исполнено. Его накрыла обида, такая сильная, что он не мог себя перебороть. Да и Эрика не рвалась мириться. Хризостом отступил и повернулся к сестре спиной. Он ждал хотя бы одного слова, хотя бы вздоха вслед, но ничего не услышал.
