Да, мы в хвосте — как и положено чужакам. Ближе всего к покойникам их близкие. Мы вообще могли не ходить на церемонию, и нам никто бы и слова не сказал — со слов Герата. Но я счел необходимым пойти со всеми. Так мы показываем уважение к тем, кто не щадя своей жизни встал на пути грабителей, бандитов.
Внутрь живого склепа нас не пустили, вернее — не позвали. Как, впрочем, и большинство из процессии. Только близкие прощались внутри, заканчивая печальный обряд. Не было бы их — это бы сделали друзья. Или те, кто остался, и в силах сделать такое.
Опять же, со слов Герата, происходят похороны так: трупы раздевают донага, и кладут на специальную площадку в «дупле». Дальше дерево все делает само. Вон, какое пышное да зеленое…небось нравится ему подкормка из человеческих тел.
Что по мне, так лучше так — уйти в дерево, не быть кормом для червей и кладбищенских крыс. Из праха вышли — в прах уйдем.
Интересно, что сталось с моим телом там, на Земле? Впрочем, какая мне разница, что стало с разорванными на части останками. Надеюсь, я с собой приличное количество «бесов» захватил.
Потом были поминки. Вкусная, пусть и без изысков еда. Я неприхотлив, привык питаться просто, хотя и слегка избаловался в новой жизни, и самое главное — здесь и в помине не было никакой кутьи, никакого компота из сухофруктов, существующих в ранге положенности на всех наших, русских поминках. Я просто физически не могу есть и пить ЭТО, эти блюда для меня были и остаются символом смерти. Глупо, конечно, но это правда. Себя-то не обманешь…
За столом в основном молчали, и только время от времени кто-нибудь вставал, и говорил хорошее о покойных. Что-то вроде тоста, или…я не помню, как это называется — панегирик? Или как это там…не знаю. В общем — встают, и начинают: «Он меня научил…бал-бла-бла…он был…бла-бла…» Тягостно, но наверное, нужно. Не мне судить. Сижу, и тупо слушаю слова, пролетающие мимо ушей.
И тут слышу:
— Попросим сказать пару слов и наших гостей, спасителей наших детей! — это распорядитель похорон, вроде как местный староста. И по совместительству — отец нашего Герата, такой же огромный, только с пересыпанной солью и пеплом густой шевелюре.
Оглядываюсь на Герата, вытаращиваю глаза — о чем говорить, когда не о чем говорить?! Я же не знал покойных! Тот ободряюще кивает, мол — не тушуйся! И шепчет:
— Пару слов! Не больше!
Встаю с кружкой, в которой плещется ледяная медовуха (вкусная, кстати). Смотрю вдоль длиннющего стола, на столы рядом, думаю пару секунд, потом говорю:
