Самые яркие нарисованные ею картины были связаны с ностальгическими воспоминаниями о Петербурге, Петербурге Достоевского. Захватывающие картины, и я понимала, что мне следует только слушать, не произнося ни слова. Я молча шла за ней, почти не касаясь земли, чтобы не спугнуть звуки прошлого, пытаясь распознать в прохожих фигуры известных мне литературных героев. Некоторых мне удалось встретить. Я прислушивалась к шумам, впитывала запахи и, точно опытный реставратор, обнаруживала сюжеты, скрытые под многочисленными слоями других сюжетов. Прошла мимо куда-то спешившего Гумилева и улыбнулась о чем-то грустившему Мандельштаму. Анну я догнала на Троицком мосту, где она просила прохожих поделиться спичками, чтобы закурить. У первого прохожего спичек не оказалось, но второй понимающе улыбнулся и дал ей прикурить. Одета она была как попало: видно, только что проснулась. Мне так и хотелось поправить ей сбившуюся на лоб челку. Анна улыбнулась мне и с наслаждением затянулась папиросой.
Любимый город был не похож на себя. Мой Петербург был Петербургом Достоевского, с бричками, стаями голубей, стыдливых девиц, прячущих лица за зонтиками… Исчезли невские лодочники, сняты красочные вывески магазинов, скрывающие фасады зданий, исчезли все знакомые звуки.
Не было больше окрашенных в красный, бордовый или розовый цвет зданий. Утопающие в зеленых палисадниках деревянные домики пошли в 1919 году на дрова. Только некоторые двухэтажные усадьбы работы известных зодчих удостоились ремонта или реставрации.
Отныне в квартирах жило по нескольку семей. Парадные вестибюли с зеркалами и коврами превратились в коммунальные помещения, запасные выходы стали парадными. Исчезли ароматы женских духов, мужских сигар и жареного кофе. Все пахло дешевой едой. И куда ни глянь – кошки.
Повсюду царил серый цвет, меланхолически спаривающийся с ледяными парами сумерек.
Но самое страшное – исчезли звуки.
«Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» – вопрошал мой друг Александр Блок.
Первыми приходящими мне на ум забытыми звуками был стук сбрасываемых в подвал сырых дров. Нежные, ностальгические мелодии шарманок. Звон колокольчика на воротах и скользящих по снегу саней, особенно мелодичный при спуске. Звон колоколов дальней звонницы, покрываемый городским шумом. И неожиданно – далекий барабанный бой. Крики возниц, скрип телег…
Все эти звуки и были настоящими поэтами. Это они творили мои стихи. Сначала строки проявлялись внутри меня. Когда я возвращалась домой, стихи были уже написаны. Утомленные кружением в моей голове, они устало укладывались на бумагу. Потом я шла в кухню, держа бумагу и спички. А потом – ничего, кроме воспоминаний и пепла. В этом городе нет уголка, где великие духом не гуляли бы, не встречались и не отчаивались.
