Папины письма. Письма отцов из ГУЛАГа к детям | страница 48
Но в своих письмах жене Фелиции Ивановне и дочке Янине («Феле» и «Янусе») Михаил Михайлович почти ничего не пишет о своих муках. Есть лишь одно письмо из Златоуста, где он касается своей жизни в неволе. Но пишет он об этом только потому, что надеется на свое скорое освобождение. Вот это письмо 17-летней дочери:
«Ты спрашиваешь, работаю ли я? Нет, Янусенька, я отбываю срок. Ведь я в тюрьме, а не в лагере. Посылок нам получать запрещено (кроме денег). Пальто, шапка, белье не нужны — мы одежду носим тюремную. Брюки мои действительно подгуляли, но ведь понадобятся они — только доехать домой, когда освободят. А на это хватит их. Хорошо было бы, если бы вам не надо было продавать, но если понадобится, то пальто продайте, а брюки и ботинки оставьте, т. к. без этого не в чем будет выйти. Очки мне служат, которые я захватил с собой. Без очков уже не могу читать. Служат достаточно хорошо, а когда нужно будет сменить, то придется здесь купить, т. к. пересылать нельзя. Книги мои пропали в Ярославле. Поэтому читаю беллетристику и занимаюсь немецким. Сделал заметные успехи. Чтение и занятие немецким заполняют время и не дают тосковать…» (6.10.1938)
Никаких других подробностей о жизни в заключении нет.
Все его письма подчинены одному — морально поддержать родных, подбодрить их, вселить надежду.
>Конверт из Златоустовской тюрьмы. 1938
Из писем М. М. Лебедева:
«Дорогая Януся! Меня не радует, что мама каждое утро и вечер читает мои письма. Я бы чувствовал себя лучше, если бы знал, что она их оставила в покое, энергично действует и даже смеется! Ковырять, бередить свои раны может быть приятнее, чем оставить их в покое, отвлечься от них, но не полезнее. Я не могу осудить вас за то, что вы повесили голову, опустили руки. Но пора, уже пора встряхнуться! Встряхнуться совершенно необходимо. <…> Надо взять себя в руки и мобилизовать всю свою энергию, все свои силы. И во сне и наяву я грежу тем, как вернусь к вам, как мы встретимся, расцелуемся, как будем вместе! <…> Вы должны так устроиться, чтобы наверняка дождаться моего возвращения. И когда вам будет хорошо, когда вы вновь научитесь улыбаться, станет легко и мне в моих четырех стенах» (27.07.1938).
«Дорогие Януся и Феля! Неужели вам непонятно, как я здесь мучаюсь, когда вижу, что вы раскисли и повесили головы и руки? Неужели вам не ясно, что когда вы будете веселы, бодры и будете с жизнью драться с задором, с настроением, с азартом („шалишь, не ты нас, а мы тебя“), то мне будет легче, чем когда „настроение ужасное, полная апатия“. <…> Получил и сейчас рассматриваю Янусину карточку. Это уже не девочка, какой я ее оставил, а взрослая женщина. Вдумчивое, серьезное лицо, с оттенком печали. И такие близкие, родные, дорогие черты. Как хотелось бы быть с вами и чтобы это лицо озарилось радостью! Не унывайте, дождемся!..» (11.08.1938)
