Из воспоминаний Янины Михайловны Лебедевой:
>«Прощание с отцом в ночь с 22-го на 23 сентября 1937 г. осталось в моей памяти так, как будто это было совсем-совсем недавно. В ночь с 22-го на 23 сентября как-то не спалось. Я только поступила в пединститут, началась новая непривычная и сначала трудная жизнь. Сон у меня всегда был чуткий. Засыпала с трудом. Отец и мать последнее время как-то держались настороженно, т. к. и сентября папу вызвали в горком и исключили из партии.
>Жили мы тогда в одном из кабинетов Ярославской нервно-терапевтической больницы, где отец был главврачом, т. к. с квартирами в Ярославле было трудно. В половине второго ночи раздался стук, отец и мать быстро встали. Я тоже проснулась (моя кровать стояла за большим шкафом), сразу услышала чужие голоса. Оделась. Начался обыск. Мы все молчали, нам не разрешали говорить тихо, а при таких людях не говорилось ни о чем — так отвратительно было их присутствие. Даже в уборную провожал отца один из сотрудников НКВД. Мама кое-как и я собрали отцу то, что разрешили. Мама заплакала, когда отец уходил из комнаты, тихо так, тихо заплакала (я вообще до этого почти никогда не видела ее плачущей, крепкой воли была она, да и отец такой же). Мама осталась в комнате, а я пошла проводить до крыльца. Шла, как невменяемая, по знакомому больничному коридору, вестибюлю, потом на крыльцо. Было раннее утро, только стало всходить солнце, начинался такой хороший, ясный сентябрьский день. Отец одет был в темное с зеленоватым оттенком пальто и темно-синюю фуражу, которую он носил по-ленински… Усталое небритое лицо. Спускается по нескольким ступенькам крыльца, его торопят. Я иду следом и не могу остановиться. Отец уже внизу крыльца поворачивает голову: „Жаль, что не успел поставить тебя на ноги“. Я не успела ответить. Его торопили… Я стою на крыльце, впереди темная зелень деревьев, освещенных утренним солнцем, и по дороге идут три фигуры… поворот, исчезли. Не умею я написать об этом, но лицо отца, все складочки, морщинки я вижу и сейчас… Так мы расстались».
М. М. Лебедева обвинили в участии в троцкистско-бухаринской контрреволюционной организации, осудили на 10 лет, для начала отправили на Южный Урал — в тюрьму г. Златоуста, а потом на Колыму.
Уже находясь на Колыме, он напишет «Жалобу» прокурору СССР, где будут такие строки:
«Мои следователи Ярославского НКВД применяли ко мне физические меры воздействия, что превратило следствие в пытку. Так, например, первый допрос длился шесть суток беспрерывно, без единой минуты сна и без права вставать со стула. На последующих допросах меня держали беспрерывно по трое-четверо суток. Следователи сменяли друг друга, а я продолжал сидеть. <…> Однако никакие „методы“ не смогли вырвать у меня признания того, чего не было…»
