— Так, — сказал я, пытаясь казаться равнодушным, но понимая, что мне не удастся скрыть своего испуга.
Незадолго до того, как я перешел в другую школу, Рандольф был назначен к нам заместителем директора. Он принадлежал к тем людям, которых я всегда старался избегать, ибо они требуют от своих подчиненных больше, чем значится в трудовом договоре. Он был похож на Рильке, каким мы воображаем его, не зная его портрета, но говорил языком, напоминающим скверный газетный язык.
— Он тебе не нравится, да? — Эва смущенно улыбнулась.
— У него недурная внешность, — осторожно сказал я, стараясь казаться беспристрастным.
— В твоих словах слишком ясно звучит «но»… Воображаю, какого ты о нем мнения, и могу сказать только одно: ты ошибаешься.
— Возможно. Но я не представляю себе, чтобы этот человек хоть раз сказал нежное слово.
— О господи. — Эва постаралась выдавить улыбку. — Я‑то себе часто представляю. Только об этом и речи быть не может.
Она встала, медленно подошла к окну и провела рукой по глазам. Я шагнул к ней и обнял за плечи.
— Пожалуйста, прости меня!
Мы смотрели в окно на широкую аллею, на машины, катившие по мокрому асфальту, на людей с зонтами и в капюшонах. В легком тумане все казалось маленьким, грациозным, призрачным и далеким.
— А ты знаешь, отвечают ли тебе на любовь? — спросил я тихонько.
— Вот именно, что не знаю, — ответила Эва.
— Если он не любит тебя, он тебя недостоин.
— Да нет же, какой вздор, — сказала Эва, — он человек замечательный, и, если не любит меня, значит, я его недостойна.
— Я‑то знаю тебя, как никто другой, но боюсь, что он и понятия не имеет о твоих достоинствах.
— Никогда еще я не понимала так отчетливо, какой ты высокомерный, — сказала Эва, все еще глядя в окно. — И очень сомневаюсь, знаешь ли ты меня по-настоящему. Твое мнение о Рандольфе свидетельствует не о знании людей, а только о предвзятости.
— Да речь ведь не обо мне, — воскликнул я резко, — а о тебе и о человеке, который тебе не подходит!
Она испытующе глянула на меня, потом медленно сняла мою руку со своего плеча, задержала ее на мгновение в своей и сказала:
— А теперь слушай меня хорошенько, мой милый. Во-первых, прошу тебя, не суди легкомысленно о людях, которых не знаешь, во-вторых, ты здесь не для того, чтобы браниться, а чтобы выслушать меня и, если можешь, дать мне совет. Сядь, пожалуйста, и закури, это успокаивает.
Я и вправду разволновался без всякого повода. Моя антипатия вспыхнула под воздействием мгновенного ощущения, что во многом я уступаю этому человеку. Но мне не хотелось в этом признаться, напротив, моей задачей было исцелить Эву от ее заблуждения. Я не вправе был ревновать ее. Я не выносил Рандольфа — но разве это достаточное основание, чтобы чернить его?
